Шесть пристрастных интервью с каббалистом - Михаэль Лайтман

А. Д.: Все эти слова требуют проверки. Что значит «возлюби»? «Ближнего»? Кто имеется в виду? «Яко себя» — тоже кто такой? Какие слова у нас с большой буквы пишутся, а какие — нет?

Я очень боюсь массового сознания, массового восторга, так же, как и массового фашизма. Там есть такие рычаги, которые умелые и талантливые люди используют. Мы знаем это даже на нашей короткой жизни.

Я верю в силу лидера. Я сравню это с театром, ведь кто-то даже сказал, что театр — это модель общества. Если вы обратите на это внимание, то увидите, что любой спектакль живет или успешен, или воздействует на нас, благодаря тому, что там есть лидер, который направил нас: понюхал, осознал, где-то внутри желудка у него что-то произошло… Или как в цирке, когда делают пирамиду. Как это циркачи говорят? Нужен опорный, тот, который эту пирамиду держит. Если его нет, она развалится.

Хотя вы работаете сегодня в маленьком театре, но влияние на массы у вас огромное. Человек приходит на спектакль, смотрит некое действо. Естественно, он уже заранее приходит, для того чтобы чем-то проникнуться. Он получает от вас огромную информацию, даже такую подсознательную, что он и не осознает, как она на него воздействует. Как вы считаете, можно ли таким образом рассказать человеку, в чем смысл жизни?

А. Д.: Я так неприлично давно живу в театре, что беру на себя наглость рассказать вам некую формулу этого. Я думаю, что подавляющее большинство зрителей приходит только из любопытства.

Не чему-то научиться? Ведь краткое действие в течение часа-двух способно нам рассказать обо всей жизни.

А. Д.: Нет. Вы говорите о том, чего бы нам хотелось. А я говорю с позиции человека, который 50 лет прожил в театре. Нет. Приходят любопытные.

Но, даже придя развлекаться, иногда не осознавая этого, люди приносят с собой свои проблемы. Они могут быть скрытыми, но проявляются, человек не хочет об этом думать, или его это беспокоит…

У театра есть способность задеть болевую точку. Особенно, если мы играем то, что вы называете «получить ответ». Но явление это скрытое. И если театр ответственно задевает эту проблему, мы из тысячи любопытных для начала получим три-пять человек, которых проблема задела. В этом случае пять, в следующем… Потому что эти пять понесут дальше: на свою кухню, на работу и так далее. Этим, по-моему, занимается и религия, церковь.

Очень длительный процесс?

А. Д.: Очень.

Ну, а все-таки, в чем смысл жизни?

А. Д.: Мне очень нравится, как Лев Николаевич сказал: «Смысл жизни — жить».

Мы с вами уже не молодые люди. Все-таки видим ли мы, можем ли мы, как-то хотя бы зацепить ответ на этот вопрос, хотя бы его направление? В чем он решается?

А. Д.: Я буду предельно жестоким.

В каждом отдельном случае — индивидуально. Потому что, если мы зададимся целью помочь конкретному человеку, то, я думаю, это гораздо лучше чем, если мы возжелаем исправить все общество. Если у этого человека будет имя, фамилия, пол, и мы поймем, в чем этот человек нуждается. Я думаю — индивидуализация. Я думаю, спасение в этом, хотя дорога очень длинная. Потом, я думаю, человеку свойственно на полдороги устать, и сказать: «Да ну его…».

Наш мир находится в таком состоянии, что говорят даже, что у него нет столь долгого времени на обдумывание, и он должен себя как-то менять. Мы ходим по краю.

А. Д.: Придут такие активные культуристы и опять устроят нам ГУЛАГи, газовые камеры. Загонять стадо — вещь опасная.

То есть вы за то, чтобы просто дать жизни течь своим чередом, как она идет?

А. Д.: Это самое важное.

Как, знаете ли, любой хороший врач, который говорит мне: «Организм пристроился. Давайте не будем ему мешать, а не уколы всаживать». И общество, мне кажется, в этом нуждается. Хотя это очень длинный процесс, и иногда не хватает терпения…

Я опять апеллирую к вещам, которые я знаю. Мы репетируем. Не получается, не получается, потом мне надоедает, и я говорю: «Послушай, пойди туда, встань и повернись спиной, и все». Вроде я решил проблему. Не решил я проблему! Я родил еще одного неустроенного человека.

Тогда не надо браться за это! Будем уповать на то, что кто-то нам поможет. Кто-то — уже там имя придумали, и сразу все бегут туда.

Тогда возникает еще один вопрос.

Если мы будем так спокойно плыть по течению жизни, ожидая, что организм пристроится, уравновесится, как-то свыкнется, может быть, предписать больному понемножку тренирующий режим, но, в общем, все само, самотеком, пойдет по плану — то возникает другой вопрос: «Есть ли у человека свобода воли?»

Обратите внимание: мы рождаемся не по своей воле, с задатками, заданными заранее, получаем воспитание, которое сами не выбираем, становимся взрослыми с уже заложенными в нас привычками и ценностями, которые наполнены всякими предрассудками и склонностями. Куда же нам дальше идти? Чтобы мы в жизни ни делали, мы исходим из того, какими нас сделали. Получается что: допустим, я начинаю с двадцати лет вроде бы жить, а, на самом деле, это не я живу, а тот маленький человечек, которого уже заранее наполнили и втолкнули в жизнь, и он автоматически ее продолжает.

А. Д.: Свобода воли вещь очень избирательная. Поэтому я говорю о лидерах, о локомотиве. А рассчитывать, что это появится у всех, — ни у кого не появится! Есть биологические лидеры, в которых живет эта страсть, и которые добиваются определенных результатов. Потому что если, «а давайте, как получится…», никак не получится! Потому что еще король Лир говорил: «Из ничего не выйдет ничего».

К сожалению, я думаю, что отдельные «ловкачи» могут захотеть стать лидерами, обладая для этого какими-то задатками. Такой или такая, которых проблемы не волнуют. То, что Анна Каренина бросится под поезд, ее не волнует, ее волнуют другие, более конкретные вещи. И она может стать лидером. Она может повести…

На чем, скажем, построена «Золушка»? Мы изначально предлагаем девочкам чудным не убивать своих противников и ждать принца. Но ведь приходят принцы, которые, по сути, не принцы, и забирают всех «золушек» и везут на работы в какой-то город.

Действие второе

Я занимаюсь очень древней наукой, которая зародилась примерно 4000 лет назад в Древней Месопотамии. Из глубины веков она учит нас тому, что все развитие человека и человечества основано на развитии эгоизма. Однако придет такое время, — по утверждению этой науки, — когда человечество, что называется, «дойдет до ручки». То есть, окажется в таком положении, что с одной стороны, будет ощущать себя стиснутым в жестких рамках, подобно маленькой деревне, — как мы это ощущаем при глобализации, — а с другой стороны, оно достигнет столь большого эгоистического развития, что люди просто не смогут существовать, жить. Мир затопят наркотики, охватит депрессия, резко возрастет число самоубийств, возникнет полное взаимное отторжение, ненависть друг к другу и так далее.

«И вот тогда, — говорит эта наука, — я раскроюсь людям и объясню им, как надо достичь настоящего наполнения». Ведь человека интересует только, как бы и чем бы ему еще наполниться. Однако эгоистически мы наполниться не можем, потому что как только ты что-то получаешь для себя лично, наслаждение мгновенно пропадает, оно никогда у тебя не задерживается, и ты опять должен гнаться за новыми ощущениями.

Это, по сути дела, и есть область моих исследований, моей деятельности.

А. Д.: То, о чем вы говорите, я думаю, очень важно. Существуют ли пути, через которые можно проникнуть в эти потаенные тайники души человеческой?

Есть такая возможность.

А. Д.: А какая?

Для этого надо постепенно, шаг за шагом объяснять человеку… На самом деле это тоже не короткий путь. Как мы уже говорили, в истории все происходит ненасильственно, в длительном диалектическом процессе. Надо поднять сознание человека до такого уровня, когда он поймет, что живет в своем замкнутом эгоистическом мирке и ощущает только то, что ему удобно, а то, что не устраивает его эгоизм, он просто не чувствует, это выпадает из поля его зрения, выходит за рамки восприятия.

Так вот, когда человек начнет это понимать, далее следует постепенно подтягивать его к осознанию того факта, что существует огромная, еще неизведанная область мироздания, которую мы не ощущаем, потому что хотим все захапать, наполнить лишь себя, получать все только ради себя. Поэтому мы и не ощущаем ничего, кроме нашего мира.

Если бы мы приподнялись над своей постоянной эгоистической заботой о собственном наполнении и начали думать о том, как мы можем — наоборот — отдать, а не получить, тогда мы начали бы ощущать совершенно иные слои мира, которые не относятся к нашему эгоистическому существованию, а расположены вне нас. Тогда мир стал бы сквозным, большим, широким — безграничным! Естественно, мы бы изменили и свое отношение к остальным людям.