Черная сотня. Происхождение русского фашизма - Уолтер Лакер

Изучение публикаций НТС, вышедших до войны, показывает, что там подчеркивается «еврейский характер» власти большевиков в Советском Союзе, — между тем в то время среди коммунистических руководителей евреев осталось уже очень мало. Марксизм, заявлял НТС, это типичный продукт германского еврейства, а февральская революция 1917 года вполне могла быть результатом «жидомасонского заговора». Правда, НТС, в отличие от других крайне правых групп, считал это второстепенным фактором[117]. В 30-е годы отношение НТС к фашизму было в целом благожелательным. В 1935 году Георгиевский писал: «Мы видим в национал-социализме идею, основанную на служении национальным интересам, а в итальянском фашизме, склоняющемся к солидаризму, — убедительное доказательство того, что наша программа выполнима и наша борьба неизбежно увенчается успехом»[118]. При отступлении демократии по всей Европе было совершенно естественно — как много лет спустя объяснял один видный член НТС, — что союз оказался в одном лагере с фашистами разных видов.

Периодика НТС публиковала хвалы нацизму — равно как и австрийскому корпоративизму, испанскому фалангизму и итальянскому фашизму; особая симпатия выражалась салазаровской Португалии. Фашизм, несомненно, оказал значительное влияние на идеологическую программу НТС. Однако, в отличие от русских фашистов в Харбине, НТС не обезьянничал, имитируя нацизм, и воздерживался от копирования его наиболее жестоких черт; в конечном счете образцом для НТС был скорее авторитаризм, нежели фашистский тоталитаризм.

Это не мешало тесному сотрудничеству НТС с нацистской Германией — новопоколенцы понимали, что это — единственная сила, способная нанести поражение сталинской России. (Столь же тесно они сотрудничали вплоть до августа 1939 года с польским генеральным штабом.) Некоторые ведущие деятели НТС прибыли в Берлин, где германская разведка предоставила им типографию для периодического издания, которое должно было тайно переправляться в Советский Союз. Во время войны сотрудничество стало еще теснее, многие члены НТС (Роман Редлих, Тенсеров и Поремский) прибыли в оккупированную Россию и заняли различные должности по линии розенберговского министерства Восточных территорий. В послевоенных публикациях НТС говорилось, что им приходилось скрывать свое русское происхождение, но в это трудно поверить: немецкие работодатели, разумеется, отлично знали, с кем они имеют дело. Хотя немецкий отдел НТС в 1938 году официально самораспустился, руководство НТС в годы войны переместилось в Берлин и некоторые его ведущие деятели — Поремский, Вергун, Казанцев — вошли в редакцию «Нового слова», официальной берлинской пронацистской газеты. Позднее НТС тесно сотрудничал с власовской армией (РОА). Политическая программа РОА была составлена под влиянием Национально-трудового союза, и в НТС вступило много русских военнопленных. В свете этого трудно согласиться с той версией истории НТС, которая была создана после 1945 года. По этой версии политика союза была политикой третьей силы — не со Сталиным и не с Гитлером, а «со своим народом» — и таким образом НТС был в конфликте с обоими тиранами.

Однако при всей идейной близости между НТС и нацистами солидаристы не стали истинно фашистской партией, и после 1945 года они сочли возможным говорить, что все время держались своей собственной политической линии. Они просто использовали нацистов, как Ленин в 1917 году использовал германское правительство для возвращения в Россию. Хотя НТС отвергал либеральную демократию и хотел для России авторитарного режима, он не практиковал культ Fuhrer'a и не разделял антихристианских идей нацистов. Кроме того, солидаристы пришли к выводу, что образ России, который нацисты предусматривали в рамках своего «нового порядка», коренным образом не совпадает с их собственными представлениями и намерениями. Короче говоря, они начали не без горечи осознавать, что нацисты — не только антикоммунисты, но и русофобы. Одним из основных положений белого движения было то, что после падения большевиков Россия останется единой и неделимой. Но у нацистов в России были совершенно другие замыслы, и в ходе войны они предпочитали иметь дело с украинцами и другими национальными меньшинствами, а не с русскими.

Вероятно, НТС доставил в Советский Союз до, во время и после войны больше пропагандистских материалов, чем любая другая эмигрантская организация. Однако он не оказал сколько-нибудь заметного влияния на советское общество — отчасти вследствие эффективной работы советских органов госбезопасности, но также и потому, что доктрины НТС, разработанные на Западе, были не очень-то привлекательны для русских. Советская действительность не позволяла воспринимать идеи, рожденные в совершенно иных условиях. И даже с началом гласности, когда НТС смог более или менее свободно ввозить в Россию свои журналы и книги, большого отклика не было. Возможно, сработала десятилетиями внушаемая идея, что НТС — орудие вражеских сил, сначала немцев, потом американцев. Правда, время от времени появлялись высказывания, что солидаризм — единственная идея, способная спасти Россию. Нужно проводить бурные забастовки, новый класс предпринимателей должен сказать свое слово, и все должны поверить в силу русской государственности.

В общем и целом, отдельные мыслители, вроде профессора Ивана Ильина, имели больше влияния на русскую правую, чем программы и манифесты НТС. До революции И. Ильин был московским профессором, изучал философию Гегеля и Германа Когена. В 1922 году его вместе с группой видных мыслителей, включавшей Бердяева, выслали за границу. Он участвовал в политической борьбе активней, чем большинство его коллег; издавал журнал «Русский колокол». Хотя Ильин не принадлежал к молодому поколению, он тесно сошелся с НТС. Разногласия у них были только по одному, хотя и важному, вопросу. Ильин был (или стал) убежденным монархистом, тогда как НТС старался не ввязываться в споры — быть России республикой или монархией.

Статьи и книги Ильина перепечатывались русской правой в период гласности шире, чем труды других эмигрантских философов. Понять это нелегко, ибо другие, например П. Б. Струве, тоже ставший монархистом, несомненно были глубже и оригинальней. Возможно, популярность Ильина объясняется его неуемной восторженностью, экстремизмом, пронизывающим все его труды, и тем фактом, что он обращался к менее искушенной аудитории.

Немного можно сказать о содержании его работ. Он писал, что «белая идея» не направлена на восстановление старого строя, что русская культура развивалась на путях, отличных от западных, что России нужна «органическая демократия», а не формальная или механистическая, как на Западе, но и не та, которую проповедуют поколения русской интеллигенции. Что такое «органическая» свобода, Ильин так и не объяснил; он был твердо убежден, что монархия всегда была самым лучшим для России политическим строем. Мятежники, выступающие против власти, всегда не правы, а Ленин — это «Пугачев с университетским дипломом»[119].

В 1926 году разгорелась горячая дискуссия вокруг книги Ильина «О сопротивлении злу насилием» (она была переиздана в 1991 году в Москве). В книге было подобие полемики с толстовской доктриной непротивления злу. Поскольку среди эмигрантов было очень мало толстовцев (если вообще были), книгу поняли как призыв к вооруженной борьбе с большевиками. Призыв был восторженно принят крайней правой и некоторыми видными представителями духовенства, однако его отвергли большинство мыслителей-центристов; среди них были 3. Гиппиус и С. Франк. Бердяев писал по этому поводу, что чекист, действующий во имя Божие, опаснее чекиста, действующего во имя дьявола[120].

В 1935 году Ильин переехал из Германии в Швейцарию, где и умер в 1954 году. Поклонники называют его антифашистом, которым он, конечно, не был: его книги широко публиковались в Германии и после 1933 года.

Но, разумеется, Ильин не был нацистом по духу — он всего лишь консервативный монархист старой школы. Ильин не пытался выступать как популист или быть хоть как-то «современным»; это делает его реанимацию еще более загадочной, особенно в сравнении с относительно слабым откликом на идеи НТС в современной России.

Глава седьмая

«Русская партия» и национал-большевизм

В семидесятые годы на советской интеллектуальной сцене появляется «русская партия». В то время она не имела серьезного политического значения: власть твердо держали коммунисты. Тем не менее появились новые веяния; среди самых заметных и интересных явлений были возникновение школы писателей-«деревенщиков» и дискуссия о славянофильстве. Понятно, что ведущие идеологи «русской партии» 70-х годов должны были играть важную роль в возникновении новой правой после 1985 г.