Дублерша для жены - Марина Серова

Но сейчас-то он ничего не принимал и должен быть совершенно нормальным. Тогда почему с ним происходит все это? Хочется повесить на грудь, как ожерелье дикаря, созвездие огней ночного города. Нырнуть во вспоротое клинками света чрево кабака.., засадить в себя ударную дозу выпивки, потом еще и еще — чтобы прекратилось бессмысленное копание в себе. Тоска, алкоголь… Нет, только кровавый азарт охотника поддерживает слепое желание жить.

— Не сегодня, — громко сказал он, напугав голосом какую-то припозднившуюся старушку, — не сегодня.

Знакомая десятиэтажка, испещренная светящимися окнами, выросла перед глазами, как подводный утес, облепленный моллюсками. Ему показалось, что воздух преграждает путь, как витая чугунная ограда, и он начал молотить кулаками по пустоте. До тех пор, пока скользнувшая по лбу горячая струйка пота не образумила. Посмотрел вверх. Окна сейчас не горят, но не может того быть, чтобы там сменили замок. Не может!

Он поднялся пешком на восьмой этаж и, не дожидаясь, пока его увидит кто-то из соседей, вслепую открыл дверь. На площадке было светло, но он не смотрел ни на ключ, ни на дверь. Руки сами все делали.

Напряженный, как струна, он вошел внутрь. Слух царапнула хриплая тишина.

Где-то наверху на одной ноте пел водопроводный кран. Не снимая перчаток, он включил свет в прихожей и, вскинув глаза, увидел свое отражение. Ему стало так жутко, что он произнес вслух:

— Вот такие дела… Правда, ты дурак?

Не разуваясь, прошел в квартиру и снял с полки фотоальбом. Из него выпала фотография. Он подобрал ее и долго смотрел неподвижным взглядом. Фото, казалось, тяжелело, становилось неподъемным. Он перевернул снимок и увидел на обороте строки, написанные торопливым почерком. Он не мог не узнать этот почерк, пусть даже строкам, испещрившим оборот фотографии, было шесть или семь лет. Он прочитал:

А в хриплом воздухе дрожа, не глядя вниз,

Молясь, волнуясь и боясь сорваться,

Мне в сердце вполз измученный каприз,

Желавший нежностью и счастьем называться…

Фотография выпала из пальцев. Нет, наверно, он сам бросил ее. Теперь уже не были важны глупые эти юношеские строки, пришедшиеся так не к месту и так не ко времени. Не надо!

Он постарался сосредоточиться, разорвать сжимающийся вокруг него удушливый кокон тишины, ожидающей, что будет.

Он рванул на себе куртку и, ломая звуками шагов пространство, вышел в соседнюю комнату.

Тут он откинул ковровое покрытие, устилающее пол. Нажал на паркетину и обнажил черную пустоту тайника. Нырнула и вынырнула черная перчатка, и в затянутых черной телячьей кожей пальцах оказался пистолет «ТТ». С заботливо навинченным глушителем.

Он посмотрел на оружие и, глянув на себя в большое, от пола до потолка, зеркало, пробормотал:

— Молясь, волнуясь и…

Сработал предохранитель. Палец лег на курок.

— ..боясь сорваться.

Два выстрела сухо раскололи комнатный воздух. Два отверстия от пуль с расползающимися, как свежевытканная паутина, трещинками появились на зеркале, отразившем лицо будущего убийцы.

Сидели до утра. Казалось, позабыты все недавние страхи. Человек, который вызвал такую неприкрыто отрицательную реакцию и у Лукина, и у Лео-Лео Эллера, оказался очень милым и добродушным, прекрасным собеседником. По крайней мере, вор в законе Кум за то время, пока мы сидели в его обществе, ни словом, ни полунамеком не выказал того, что принадлежит он к элите преступного мира. Он вполне бы мог сойти за вышедшего на пенсию врача или военного.

Его легко можно было принять и за геолога, потому что он много раз в подробностях упоминал такие далекие и глухие уголки, которые известны разве что этим бродягам.

С каждым сидящим за столом Иван Ильич Куманов поговорил на его языке. С Эллером обсудил сюжет и особенности съемки будущего фильма, слегка пройдясь по такому примечательному аспекту, как бюджет.

С Лукиным пошутил насчет коррупции в чиновничьих кругах, приведя ряд нотариально-юридических терминов. Сестре Лидии ввернул что-то насчет диеты, а когда она вознамерилась уж было обидеться, то немедленно пообещал ей роль у самого Леонарда Леонтьевича.

— Не главную, конечно, Лида, но достойную, — заключил Куманов.

Со мной же он говорил дольше всего. Я-то сама произнесла только несколько фраз, зато он рассуждал о знакомстве своем с Бжезинским, о красотах нашего города, о философии и женской красоте, а потом, лукаво поглядывая на Эллера, заявил:

— Кстати, я только «за», когда молодая женщина сочетается браком со зрелым мужчиной. Вот взять хотя бы Леонарда Леонтьевича и милую Алину Борисовну.

Прекрасная пара! Прекрасная. А вот Лидка с Лешкой — как персонажи сказки «Заяц и лиса»: «Была у лисы изба ледяная, а у зайца лубяная. Пришла весна, у лисы изба и растаяла…» Это я к тому, что всему свое время.

— Ты сам говорил, Ваня, что мне нужно замуж, причем неважно, за кого, — ляпнула подвыпившая Лидия Ильинична, полулежа выступающими телесами на столе. — Причем советовал лежалый товар не приобретать. Вот я и вышла за свеженького. Ле-ооша-а! Поехали домой. Я спать хочу.

— Леонард Леонтьевич, выйдем на пару минут, — предложил Иван Ильич, — у меня к вам небольшая дружеская просьба. Ты, Аля, посиди пока что здесь. Если будет скучно, вызови этого, как его… Сережу.

— Вышедкевича? — дрогнувшим голосом спросил Эллер.

— Его. Пойдем, Леонард Леонтьич. Покурим, побеседуем по старинке.

И Кум, взяв под руку бледного и крепко хмельного моего работодателя, направился с ним на балкон, превращенный нынешними хозяевами особняка в крытую веранду с гирляндами зеленых лиан и курительными урнами.

— Ох, Лешка… — выговорила Лидия Ильинична и грубо обняла мужа за шею. Тот кротко моргал, так, что мне стало его даже жалко. — Что, Лукин, часто мне изменяешь, кобелиная твоя душа? А-а, не строй глазки! Я ж знаю, что ты у нас мальчик на-прокат… то есть нарасхват. А вот скажи, Алька, он с тобой, как ты из заграниц вернулась, спал уже? Что, нет? Так и бля-а.., блю-дешь.., ээ.., линию поведения? Да-а ладно-о! Так я и поверила. А твой охранничек смазливый, Коля Серов.., у тебя сейчас в резерве, поди, хранится? А молью траченный…

Лукин крепился, но при последних словах вскочил и рявкнул на несущую чушь супружницу:

— Мозги у тебя молью траченные, коррова! Ты че несешь? Ну че ты несешь, овца?

Домой поехали!

Лидия Ильинична задохнулась от возмущения и, схватив со стола блюдо с жарким, швырнула его в Лукина. Полетели брызги соуса. Я выскочила из апартаментов, как чертик из табакерки. Только чужих семейных разборок мне и не хватало для полного счастья!

Я оказалась в коротком узком коридоре, в конце которого виднелась полуприкрытая дверь из матового стекла с позолоченной ручкой, на которой висел чей-то галстук.

Нет, не чей-то, галстук Леонарда Леонтьевича.

Я неслышно приблизилась к двери, прислонившись лопатками к стене. Не знаю, что дернуло меня послушать, о чем мило беседуют на балконе Кум и Эллер. Наверное, пресловутая интуиция, звериный инстинкт, который, как хорошая почва, был разработан, щедро удобрен и культивирован еще в «Сигме».

Я присела у стены и напрягла слух. До меня долетели лишь обрывки коротко бухающих слов, и пришлось рискнуть — подобраться непосредственно к приоткрытой двери. Оттуда тянуло прохладой, но куда большим холодом, прямо морозом, как если бы распахнуть настежь окно зимой и встать перед ним, меня прохватило, когда я услышала:

— Я ведь долго не буду торкаться, Лео.

Ты за базар отвечай, а то я не посмотрю, что ты у нас типа гений.

Это был голос Куманова. Но какой!

Я даже не сразу его узнала. Даже подобия той теплоты и нарочитого, подчеркнутого добродушия, что рокотали в голосе Ивана Ильича за столом, в компании, не осталось. Голос был поставлен жестко, отточенно, слова падали тяжело и прямо-таки гвоздили:

— Ты, Леонард Леонтьевич, мне тут порожняк не втюхивай, как говорят герои твоего последнего фильма про бандитов.

Разбогатеешь, приобрети фильтры для базара. Дай объявление: «Куплю инвалидную коляску и фильтры для базара». Сечешь поляну-то, маэстро?

— Иван Ильич.., какую коляску? Ты, Иван Ильич.., я же не отказываюсь. Ты не прав, Иван Иль…

— Вот что, мой дорогой. Если бы я тебе дал денег по схеме «на-ка тебе, Лео, лавэ в долг», то я давно бы нашинковал тебя, как капусту, при такой просрочке, какую ты мне тут организовал. Но поскольку деньги выделялись как целевой кредит из средств благотворительного фонда, то будь добр, Леонард Леонтьевич, представить в бухгалтерию отчетность, а потом закрыть задолженность с процентами. Я и так списал тебе больше половины долга. Но если бы ты работал!..

— А я что делаю?

— Ты? Хочешь, я опишу тебе, куда делись отпущенные тебе на фильм десять миллионов долларов?

Я едва удержалась от удивленного восклицания, которое немедленно выдало бы меня с потрохами. Десять миллионов долларов… Ничего себе! Помнится, Леонард Леонтьевич отчитал меня как первоклашку, когда я только осведомилась об источниках финансирования его фильмов. Он, дескать, не берет грязных и кровавых денег. А тут, видишь ли.., десять миллионов «зеленых»!