На вершине мира - Лазарь Бронтман

Затем все немедленно принялись за установку палатки радиостанции Кренкеля, поставили радиомачты, натянули антенну. До тех пор, пока не установилась связь с Рудольфом, никто даже не присел.

Лишь сейчас мы узнали, что во время полета [116] на полюс товарищам пришлось пережить несколько часов большой тревоги. Через час после старта Бассейн заметил пар, идущий от левого среднего мотора. Полагая, что он идет из дренажной трубки, механик решил проверить, в чем дело. Он закрыл рукой дренажную трубку, но пар продолжал поступать. Подошедший Морозов приложил руку к нижней обшивке крыла, рука сразу стала влажной. Морозов опознал, что это жидкость, применяющаяся для охлаждения моторов; видимо, где-то повреждена магистраль. Положение было угрожающим. Если жидкость вытечет, мотор немедленно перестанет работать.

Механики торопливо забегали по самолету. Бассейн подошел к Шмидту:

— Разрешите доложить: через час, а может быть и раньше, один мотор выйдет из строя. Придется лететь на трех.

— А исправить можно? — спросил Шмидт.

— Для этого нужно садиться, — ответил механик.

Отто Юльевич посмотрел в окно.

— Куда садиться? — сказал он. — Все закрыто облаками, ничего не видно. Полетим, сколько сможем, ближе к полюсу. А Водопьянову доложили?

— Нет, — ответил Бассейн. — Я заранее знаю, что он скажет: будем лететь на трех, но не возвращаться.

Шмидт рассмеялся:

— Все-таки доложите командиру.

Бассейн направился к Водопьянову. Шмидт внимательно следил за ним. Сообщение Бассейна ошарашило пилота. Он посмотрел на моторы, прислушался, они работали ровно, без перебоев. [117]

— Пойдем вперед, Флегонт, — сказал Водопьянов и, указывая на облака, добавил: — эта мура, может быть, скоро кончится, тогда легко выберем ровное поле и сядем. Спирину и зимовщикам — ни слова, пусть не беспокоятся. (К слову сказать, Спирин знал обо всем и в свою очередь предупредил Бассейна, чтобы тот не докладывал Водопьянову, дабы командир корабля не тревожился.)

Пока шел разговор, Морозов и Петенин прорезали обшивку крыла и увидели в верхней части радиатора течь во флянце. Они замотали трубу флянца лентой, затем тесьмой, но жидкость продолжала сочиться. Тогда они стали прикладывать мокрую тряпку, которая впитывала жидкость, выжимали тряпку в ведро, а из ведра насосом перекачивали в бачок мотора. Благодаря этому потеря жидкости была незначительной. Эту трудную операцию механикам приходилось проводить, высовывая голые руки из крыла при двадцатиградусном морозе и стремительном ветре от движения самолета. Обмораживая и раздирая до крови руки, Бассейн, Морозов и Петенин спасали драгоценную жидкость, а тем самым и мотор. Механики продолжали свою самоотверженную работу до самой посадки на полюсе.

Утром 25 мая полюс сообщил: погода изумительная, солнце, безоблачное небо, рекомендуем лететь. А над нами тянулись низкие облака, по острову перекатывался семибалльный ветер. Это, впрочем, мало смущало командиров. Посланный в высотную разведку Дзердзеевский выяснил, что толщина облаков небольшая и они кончаются на высоте 1400 метров. Тогда отправили в дальнюю разведку к северу самолет Крузе. Пилот долетел до 84 градуса и, вернувшись, [118] сообщил, что примерно в 200 километрах от острова облачный слой кончается, дальше — чисто, золотая погода. Механики радостно и оживленно готовили самолеты к старту. К 10 часам вечера все было готово. Северный ветер гнал облака к архипелагу, приближая хорошую погоду. С купола мы видели далеко на норде золотую веселящую полоску. И вдруг аэродром закрыло туманом. Молоков внимательно осмотрел линию флажков стартовой дорожки. Было видно только два ближайших.

— Я думаю, надо лететь, — сказал он остальным командирам, — тут как-нибудь пробьемся. Нельзя терять хорошую погоду на трассе. Местом сбора назначаю кромку облаков. Кружить над аэродромом опасно: при такой перегрузке можно поломать самолеты в болтанке.

Каждая наша машина весила немало. Перегрузка уменьшала запас прочности в несколько раз, и малейшая воздушная яма могла повлечь за собой тяжелые последствия и поломку самолетов в воздухе. Первым стартовал Молоков. Даль была закрыта туманом, самолет бежал в неизвестность. Впереди ничего не видно, и мы лишь чувствовали, что скоро будет обрыв. Значит, если машина не успеет набрать скорости, она свалится в море. Все моторы работали на полную мощность. Скорость росла медленно, лениво, неохотно, но все же росла. Не добежав всего двухсот метров до обрыва, самолет взлетел. Без круга командир повел корабль прямо на север. Немножко подбалтывало. Через полчаса облака кончились. Над нами простиралось голубое небо. Внизу — море, почти открытое от льда, лишь изредка встречались небольшие льдины. Здесь, у кромки облаков, мы кружили, [119] ожидая остальных. Минут через пятнадцать из облачной гряды вынырнул Алексеев. Увидев нас, он подстроился и стал ходить следом. Мы ждали Мазурука. Прошло еще пятнадцать минут, полчаса, час. Мазурука не было. По радио запросили Рудольф: где третий корабль? Нам ответили: вылетел через 35 минут после вас. Где же он? Мы кружимся, бензин расходуется, а его так мало! Нужно или возвращаться, или лететь к полюсу без Мазурука. Иначе мы сами подрубим сук, на котором сидим: бензина на обратный путь с полюса нам не хватит. Посовещавшись с Шевелевым, Молоков взял курс на север. Алексеев двинулся за нами. Мазуруку по радио передали распоряжение: лететь на норд, достигнув полюса, недолго поискать лагерь и, ежели он сразу не будет обнаружен, сесть, определиться, установить связь и только после этого лететь дальше.

Самолет набит битком. Трудно передвигаться. Всюду грузы дрейфующей станции — приборы, продукты, оборудование, снаряжение. Помимо того, мы везли свой собственный неприкосновенный запас продовольствия, палатки, спальные мешки, запасы меховой одежды, запасные части. В уголке штурманской рубки покоилось оружие — две винтовки, пятьсот патронов.

Подходим к 84-й параллели. Высота 1800 метров. Скорость хорошая — 180 километров в час. Ярко светит солнце. Внизу большие поля, опушенные торосами, много разводий и трещин. Термометр показывает минус 17, но в кабине было довольно тепло. Мы летели в меховых костюмах, не надевая шуб. Стромилов вел по радио непрерывную связь с Диксоном. Он всеми мерами допытывался у него, где Мазурук, но [120] Мазурук молчал, и никто не знал, куда он делся. Прошли 86-ю параллель. Впереди легкая дымка. Лед почему-то стал мельче, больше разводий, очень много мелких битых льдин. Все разводья затянуты салом или молодым льдом. Льдины покрыты снегом. Алеша Ритсланд непрерывно вел наблюдения и вычисления. Каждая минута у него на строгом учете. То он измерял секстантом высоту солнца, то определял снос ветром, то высчитывал путевую скорость. Его движения быстры, но не торопливы. Не оборачиваясь, он протягивал руку назад и, не глядя, но безошибочно, доставал различные карты, циркули, линейки. Изредка он просил меня: