Бриллиантовая пыль - Светлана Марзинова

«Эх, Левка, Левка!» — с грустью думал дед, вспоминая брата. Отец Нины был здоровенным великаном и хоть и младше его на три года, но выше на полголовы, под метр девяносто вымахал. Кучерявистые, темные, с чуть заметной рыжинкой волосы, атаманские усы на молодом веснушчатом лице, обязательная борода — как без нее геологу, мускулистое, мощное, привыкшее к тяжелому труду, долгим переходам и всяческим лишениям тело. Легкий, отходчивый нрав и, что называется, открытая душа. А еще он был женолюб страшный, Левка его. Хоть и имел жену-красавицу, которая дочку ему родила, а все равно так и косился на баб. И как брат подозревал, имел не одну любовницу в поселке. Он-то, Алексей, в молодости был посерьезнее. А внешне они были очень схожи, только Алексей лицом был темнее, ростом ниже, телом суше и как-то жилистее, выносливее.

…Стоял конец сентября, и уже совсем захолодало. Они возвращались с широт Полярного круга; лесисто-каменистая тундра постепенно переходила в тайгу, гористый рельеф сменялся более пологим. В пути осень неожиданно обернулась неизбежной, но слишком ранней зимой, нарушив все метеорологические сводки и опровергнув долгосрочный прогноз синоптиков. Мороз ударил внезапно, превратив землю в камень. А через несколько часов их накрыло таким снегопадом, что о продолжении пути уже нечего было и помышлять. Метели в этих краях длились иной раз по три недели кряду — по всему выходило, что группа угодила в один из подобных атмосферных фронтов. Начальник экспедиции принял решение стать лагерем, чтобы переждать буран и дождаться возобновления прерванной связи. Их было пятеро, и за последние две недели они подъели все скудные остатки продовольственного запаса. До того как ударил этот дикий, нежданный холод, группа планировала пополнить продовольствие в небольшом якутском поселении, до которого по карте было ходу еще полтора-два дня. В условиях бурана — умножай этот срок на два. И как только метель притихла, братья Журавлевы вызвались сходить до деревеньки, чтобы выменять там на спирт и шоколад оленины.

В дороге ветер со снегом взялись за свою работу с новой силой, и к исходу третьего дня изнурительного пути Алексей с Левкой уже едва передвигали ноги от накопившейся усталости — шли практически без остановок, только на ночевки. Неожиданно вдруг разъяснело, высыпали звезды, обещая скорый конец и вьюге, и их походу, — судя по карте, до поселения оставалось километров двадцать. Они остановились на привал, разбили палатку и развели костер, съели по полплитки приторного шоколада и запили глотком чистого, неразведенного спирта, чтобы побыстрее согреться. Осоловелый от усталости и разлившегося по телу тепла Алексей вышел «до ветру» и увидел, что высокие звезды постепенно заволакивает облаками. Ничего хорошего это не предвещало, кроме новой пурги и неизвестно какого срока задержки. Оглядывая небо, Алексей чертыхнулся, не удержал равновесия и упал в белую пену сухого снежного покрывала. Руки словно обожгло — 15 градусов мороз, не меньше. Вернувшись в палатку, Алексей увидел, что брат уже спит тяжелым сном непомерно уставшего человека.

— Левка, вставай, борода! Надо идти, — сказал Алексей, расталкивая его.

— Что пора? — Тот подумал, что несколько часов, которые они отвели себе на отдых, уже истекли.

— Пора. Если сейчас не выйдем, можем просидеть тут еще черт знает сколько.

Лев протер глаза, потряс головой и обнаружил, что вокруг густая ночь.

— Ты с ума сошел? Куда мы сейчас?

— Идет новый буран. Если поторопимся, то часов за шесть дойдем, даже и бурю обгоним.

Левка со стоном поднялся, продолжая уговаривать брата дождаться утра. Но звезды сверкали, обманчиво обещая еще несколько часов спокойной погоды.

— Дойдем, надо только быстрее двигаться. Давай же, последний рывок! — упрямо твердил Алексей. Лев нехотя, как, впрочем, и всегда, повиновался старшему брату.

Все в ту злополучную ночь как будто было против этих двух затерявшихся в снегу людей. И хотя мороз ослабел, новые порывы жестокой вьюги настигли их уже через час: она ослепила, закружила, отняла последние силы. Братья упорно шли сквозь жгучий ветер, крупными горстями швырявший им в лица мириады колких снежинок; шли падая, спотыкаясь, то бормоча проклятия, то подбадривая друг друга. В одном из этих бесчисленных падений Левка не заметил, как с узкого плечевого ремня сорвалась сумка-планшет с картой — когда братья обнаружили потерю, было уже поздно: она сгинула в буране так же быстро, как их следы.

Продолжать путь было полнейшей бессмыслицей: если и можно было сориентироваться по одному лишь компасу, на память прикидывая месторасположение якутского поселка, то только собравшись с силами, отдохнув от этой безумной гонки, приведя в порядок мятущиеся мысли, отогревшись и как следует восстановив в уме все детали карты. Малейший промах — и неминуемая смерть. Тайга пуста и безлюдна на многие сотни, тысячи километров.

Но упрямый Алексей не сдавался: целиком полагаясь на свое чутье и память, он гнал и гнал брата вперед — превозмогая боль в немеющих членах, сквозь порывы бесконечных снежных вихрей. Под утро, когда метель сбавила свой напор, совсем уже обессилевшие братья Журавлевы поняли — они заблудились. В первых проблесках рассвета они обнаружили, что находятся на естественной просеке, проложенной в тайге давним лесным пожаром. Вдали виднелись две сопки, которые ни в памяти, ни в утерянной карте не значились. Оба как будто оцепенели, осознав, что их ждет скорый конец, если не придет на помощь чудо, какой-нибудь невероятный случай. И это чудо произошло.

Они сидели в полумертвом забытьи прямо на снегу, когда их слуха коснулся чужой, посторонний звук, которого здесь не должно было быть. Тонкий высокий голос гортанными переливами выводил незатейливый мотив, перемежая его короткими смешками, невнятными звуками незнакомых слов, древних, как сама природа вокруг. С трудом братья зашевелились и повернули головы на этот смех, на эту песню. Сквозь заиндевевшие ресницы они увидели неземное создание, что двигалось им навстречу, — все в блистающих драгоценных камнях, горящих в невесть откуда пробившемся утреннем солнце, окруженное легкими снежинками уходящей пурги, легко ступающее по нанесенным долгими северо-западными ветрами рыхлым сугробам. Женщина, напевавшая древнюю свою песню, была одета в легкую оленью кухлянку, расшитую серебристыми узорами и камешками. На ногах — белые высокие меховые сапожки-пимы, на руках — белые варежки из нерпы, на голове — белая же шапка. Если бы не это сияние, что возникало в кристаллах каменьев ее одежды и искрящейся пеной окружало ее силуэт, то она напрочь слилась бы с молочной пеленой свежих снегов.

Онемевшие братья не сводили с нее глаз. И ни у одного из них и мысли не возникло о ее нереальности, о чудесном мираже, который, может, возник в их измученных головах.

— Боже ж ты мой! — только прошелестел запекшимися, растрескавшимися губами Левка.

Она оказалась вполне настоящей. Приблизившись и немного утратив сказочный ореол, захлопотала вокруг них, кинулась растирать рукавичками замороженные щеки, стряхивала с плеч наметенный снег, похлопывала их по груди, своим гортанным голосом понукала: вставай, вставай! — понимали братья незнакомые звуки чудн?го наречия.

Едва передвигая ноги, насилу перемещая на них тяжесть одеревенелых тел, тащились они за этой волшебницей, которая все подбадривала их своим грудным переливчатым смешком, озорным каким-то блеском, брызжущим из ее узких, темных, как непроходимая ночь, глаз.

— Джаангы, т?го, т?го, — твердила она и указывала им рукой вперед.

— Сопка-голец, — пробормотал Левка.

— Чего? — не понял Алексей.

— К сопкам зовет, — пояснил брат. — «Джаанга» на их языке значит «сопка», а «т?го» — костер, огонь. Значит, за сопкой у них стойбище.

Втроем они доплелись до тех двух сопок, оказавшихся на самом деле очень близкими — каких-то три сотни метров. Между ними, спрятавшись за корявеньким частоколом сосен, стояла одна-единственная яранга, покрытая оленьими шкурами. Рядом оказалась оленья упряжь с легкими саночками-нартами. Завидев жилище, женщина ускорила шаг, приоткрыла полог, зазывая под него братьев приглашающим жестом. Оттуда повеяло долгожданным теплом и непонятно откуда взявшимся земляничным ароматом. И этот ни с чем не сравнимый запах донесся до них даже через десяток метров, которые надо было еще одолеть. Это придало братьям силы — последним напряжением уже одной только воли доволочили они свои истерзанные тела до порога, завалившись туда, словно за спасительный борт судна, прибывшего за погибающими душами.

Женщина прикрыла полог, сбросила с себя кухлянку, рукавицы, шапку и оказалась молодой худенькой девушкой с тонкими черными косичками. Под кухлянкой на ней была надета шерстяная, расписанная национальным орнаментом коричневая туника, под меховыми пимами — тонкие, перевязанные оборами олочи — чулки из рыбьей кожи. Она кинулась раздевать по очереди братьев, которые так и лежали как два чурбана у порога, не в силах более шевельнуть и пальцем…