Синий дым - Юрий Софиев

«Как сегодня на улице пусто…»

Как сегодня на улице пусто.Мелкий дождь целый день за окном.Одиночество и искусствоНа пути оказалось моём.

Но стихи — обнажённая совестьИ не найденные слова.И ещё — о странствиях повестьНа чудесные острова.

Никогда не устану искать яДружелюбно протянутых рук.Но случайные рукопожатьяНа пороге вечных разлук.

За мою пустую свободуСтолько предал бесценных неволь!Унося с собой в непогодуПамять, совесть, тревогу, боль.

Растерял я всех, кто любили,Приходил затем, чтоб уйти.Никогда не стучал, чтоб открыли,Никогда не искал, чтоб найти.

В деревенском кафе

Весенний день цвёл свежестью чудесной.Стакан вина и дым от папирос.Под хриплый граммофон, прижавшись тесноТанцуют пары… А тяжёлый воз

Два грязных буйвола влекут неспешно,Дорога пыльная уводит в даль.Ещё не распускаются черешни,Но розовый уже цветёт миндаль.

И ослика, под турком в красной феске,Вдоль голубых маслин ленивый бег.Дым от костра летит над перелеском,А на вершинах гор — февральский снег.

Где это было? — В Греции. В те годыЯ много странствовал, я молод был.Сиреневые горы в час восходаНад синим Геллеспонтом я любил!

Ах, я любил… и прошлое нежданноОжило, вдруг, за столиком кафе —Чтобы в последней написать строфе:Земную жизнь любить не перестану!

ЮРИЙ СОФИЕВ. РАЗРОЗНЕННЫЕ СТРАНИЦЫ[36] (воспоминания бывшего эмигранта)

Игорь Софиев. Предисловие публикатора

Мой отец, Юрий Борисович Софиев, прожил тяжелую, в какой-то мере трагическую, но вместе с тем интересную жизнь. Многие годы он провел в эмиграции, после гражданской войны. Воспоминания об этом периоде жизни отец написал уже здесь, в Алма-Ате. Разумеется, как человек литературного труда, он всюду писал всякого рода дневниковые заметки, но не регулярно и не в виде классического дневника.

Весь свой архив и всю библиотеку отец перед отъездом из Парижа передал частично разным русским эмигрантским учреждениям, частично — своему брату Льву Бек-Софиеву, ныне покойному.

А какая это была библиотека! Все поэтические сборники русских поэтов-эмигрантов, вышедшие с 1925–1926 годов, почти вся проза того же времени, да с дарственными надписями авторов! Все журналы демократического толка от «Современных записок» и «Русских записок» до «Чисел» и «Круга» в полном комплекте.

Жаль, конечно, было расставаться с таким богатством, но что поделаешь: Советское консульство в Париже предупредило нас, чтобы мы не брали с собой никакой крамольной литературы, а эмигрантская литература в те времена, за малым исключением, вся считалась крамольной.

Отец, как и все члены нашей семьи, придерживался левых убеждений. Однако, в отличие от моего деда, Н.Н. Кнорринга, и даже мамы, которые смотрели на события, происходившие в СССР, более трезво и реалистично, с налетом определенного скептицизма, был натурой увлекающейся, и его суждения были порой восторженно-безапелляционными со стремлением к идеализации. Даже моя бабка, Мария Владимировна Кнорринг, которая в молодости была эсеркой и всю жизнь оставалась социалисткой (правда, бердяевского толка), и та часто с иронией относилась к отцовской восторженности.

Считая себя не социалистом-интеллектуалом, а именно социалистом-рабочим, отец пытался наладить хорошие дружеские отношения с французскими рабочими, среди которых ему приходилось вращаться. Однако такая дружба почти всегда была поверхностной, она обычно сводилась к общебытовым интересам. Отец не мог не ощущать какую-то свою отчужденность в общении с французскими товарищами по работе и убеждениям. Французская компартия состояла в общей своей из людей, которые, как они сами говорили, борются за свой бифштекс, и многие из них, получив какое-нибудь случайное наследство или разбогатев каким-либо иным способом, быстро отходили от рабочего движения и становились обыкновенными мелкими буржуа.

Возвратившись на родину, точнее сказать в советскую сию, отец, полагаю, с еще большей наглядностью удостоверился в том, как самая благая идея может выродиться и превратиться в свою противоположность, но в разговорах продолжал выгораживать власть предержащих, и вовсе не из боязни быть подслушанным.

Как-то в споре с ним я привел ему в пример несколько партийных работников, которые являлись попросту жуликами и проходимцами. Отец мне с пылкостью: «Да ведь это не коммунисты! Это же снабженцы!» Среди названных мною партработников снабженцем был лишь один…

Незадолго до кончины отец как-то сказал мне, чтобы я, в случае его смерти, привел его записи в пригодный для опубликования вид. Просьбу я его выполнил, хотя выстроить имевшийся материал в хронологической последовательности смог. Как я уже говорил, это не дневниковые записи: иногда — статьи, написанные по какому-то определенному поводу или о каком-то человеке, например, о И. Бунине; иногда — просто воспоминания в виде небольших новелл; иногда — описание тех или иных событий эмигрантской жизни.

Я не включил в «Разрозненные страницы» записи отца сугубо личного характера (заметки о его путешествиях по Югославии и Франции, например), а так же «советскую» часть мемуаров, поскольку они профигурировали уже в парижской газете «Русские новости» и в журнале «Голос родины», издававшемся там на советские средства. Воспоминания эти носят чисто описательный характер, изображают тогдашнюю советскую действительность в розовых тонах на потребу русского зарубежного читателя того времени.

Хочу закончить это вступление стихотворением отца «Детство», в котором он как бы предугадывает свой жизненный путь.

Мать мне пела Лермонтова в детстве,О Ерошке рассказал Толстой,И сияло море по соседствуС нашим домом, лес шумел большой.

Чёрный сеттер, с верностью до гроба,Неизменно следовал у ног.В эти годы с ним мы были обаВ полной власти странствий и дорог.

И когда я взбрасывал на плечиМаленькое лёгкое ружьё —Нам обоим, радостно-беспечным,Счастьем раскрывалось бытиё.

Мы сидели молча, в жизнь вникая,Белокурый мальчик с чёрным псом.А планета наша голубаяКренилась в пространстве мировом.

Через отреченья и потериВерность своему крепим сильней.Так стихам и жизни буду веренС самых первых до последних дней.

И действительно, до конца своей жизни отец остался верен поэзии и не представлял своего существования вне идеалов.