Забытое слово - Оксана Николаевна Виноградова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Моя рука, заносившая чайник на газовую плиту, невольно остановилась. Варя могла узнать об этом только из двух источников: от Леньки и из моего дневника, который я тайно веду с девятого класса. Лучше бы она узнала об этом от Леньки. Я внимательно поглядела на Варю и поняла, что мои худшие подозрения подтвердились.
– Откуда? – зная ответ, спросила я.
– Да, Надечка, оттуда…
– Ты прочитала весь?
– Весь. Но не бойся, я никому ничего не скажу. Кроме того, мне там многое неясно: ты великая шифровальщица.
– Варя, он сам лез! И ничего не было! Ты мне веришь?
Варя потерла лоб:
– Верю, разумеется. Ты меня никогда не обманывала.
Видя мое нарастающее удрученное состояние, Варя обняла меня и предложила:
– Давай считать, что я ничего не читала. А насчет Леньки… Ты моя лучшая подруга, я это знаю. Как и то, что он шляется. Но люблю я его, понимаешь?
После того как мы с Варей попили чаю, она стала мыть посуду, а я пошла на работу. Перед тем как уйти, нырнула незаметно в комнату и достала из съеденного молью валенка дневник. Это была зеленая толстая тетрадь в клеточку. Я быстро сунула ее под кофту и выскочила в общий коридор.
– Пока! – махнула Варе рукой, проходя мимо кухни.
– Ты опаздываешь! – донеслось вдогонку.
Я вышла на улицу и побежала в сторону полуразрушенных сараев, стоявших неподалеку. Там был тупик, скрытый от посторонних глаз, и стихийная помойка. Я дошла до того места, убедилась, что меня никто не видит, достала зажигалку и тетрадь. Ночью шел снег, под утро он прекратился и подул пронизывающий ветер. Зажигалка не хотела высекать огонь, а листы упрямо не желали загораться. Мои пальцы закоченели, я дула на них и продолжала бесполезные попытки уничтожить компромат. Тетрадь от ветра разложилась веером, и я увидела стихи, недавно написанные. Мне стало жаль уничтожать все, и, вырвав несколько страниц и сунув их в карман куртки, я изорвала остальные на мелкие кусочки и кинула на землю. Потом взяла грязную палку и, найдя на помойке пакет с объедками, подтянула его к себе и высыпала на кусочки бумаги.
Вечером пили за встречу, примирение, согласие и мир во всем мире.
Компания собралась обычная: я, Ленька, Варя и Романов. Хорошо выпили. Вдруг раскрасневшийся Ленька стал привязываться:
– А мне Варя сказала, что у нас Надя – писатель.
– Писает? – заржал Романов.
– Писает, писает… А мы, читатели, просим почитать. Хоть что-нибудь… трахательное! – Ленька карикатурно выгнулся и нечаянно расплескал водку.
– Да отвянь ты! – дернула его Варя.
Спиртное шибануло мне в голову и придало смелости. Я, как заправский оратор, встала и с пафосом произнесла вступление:
– Книгу, претендующую на Нобелевскую премию, я пыталась сжечь. Но рукописи не горят! И сегодня побалую вас поэзией.
– Давай, давай! – загоготали Романов с Ленькой, а Варя растерялась.
Я залезла в карман куртки и вынула измятые тетрадные листы:
– Прошу внимания!
Наступила относительная тишина.
– Про любовь! – отчеканила я.
Наверное, любовь прекрасна.
Наверно, что-то неземное
Должно проникнуть в человека,
Чтоб чувство испытать такое.
Я бы могла коснуться краем
Души своей такого чувства,
Но ты и я… Мы твердо знаем,
Что годы детства не вернутся.
– Клево! Давай еще! – захлопали в ладоши Романов с Варей, а Ленька загрустил.
– Слушайте еще. Притча. – Я глубоко вдохнула.
Спешу домой. Вдруг эта ночь
Меня на улице застала.
Она, разлуки, грусти дочь,
В глаза взглянула мне устало.
Тоска на плечи мне легла,
Окутав холодом тревоги.
Я глянула – кругом зола
И пепел на моей дороге.
Я оглянулась – всюду мрак.
Звезда с небес и то укрылась.
Я крикнула: «Не надо так!»
Ночь усмехнулась, зарезвилась.
Смеясь, сказала мне: «Смотри,
Вон там, вдали, огни мерцают.
Там три свечи, и сердца три
Тебя, быть может, поджидают.
Одно из них – сестра твоя,
С пеленок ты за ней ходила.
Другое – мать, она тебя
Когда-то жизнью наделила.
А третье – милый твой отец,
Наставник, добрый твой учитель.
Иди туда, чтоб наконец
Найти тебе свою обитель.
Иди же, время не тяни».
Тотчас последовав совету,
Я побежала на огни
Навстречу маленькому свету.
Мой путь так долог, так жесток,
Но вот стою я у порога:
«Тук-тук, пустите в свой мирок,
Длинна была моя дорога.
Мне одиноко, я дрожу,
Мне холодно, прошу, пустите,
Я долго в темноте брожу,
И если было что – простите».
Но что я слышу… Мать: «Она
Нас предала, позором крыла!
Мы знаем: в темноте она
Одна по улицам бродила!»
Отец: «Простим ей этот грех…
Она, конечно, недостойна…
Ведь, отказавшись от утех,
Гуляла с мраком непристойно».
Сестра заплакала. Она
Родителей своих любила,
Но в то же время я – одна,
И ей меня так жалко было…»
Я закричала. Нет тех слов,
Какими можно оправдаться,
Когда бываешь не готов
Святым и праведным казаться.
«Ведь не нарочно, не со зла, —
Сказала я, – так получилось…
И если б знала и могла,
Такое б вновь не повторилось…
Я шла домой, сюда бежала,
Надеясь, что поймут меня,
Вдруг темнота врасплох застала,
Исход спокойствия и дня.
Я вас звала. Где были вы?
В каком вы месте находились?
Я так ждала, чтоб силы тьмы,
Лишь вас завидев, расступились…»
Моих упреков не желая слышать,
Родители закрыли дверь
Не только в дом. В свои закрыли души.
И правда это. Мне поверь.
С тех пор я не боюсь ночей,
Я лишь гляжу сквозь них устало.
Я – дочь тоски, мой дом – ничей,
На мне
