Дорога в два конца - Василий Масловский

— Трактор знаешь? — повернулся Спиноза к Андрею. Щеки и лоб его осыпали крупные капли пота.

— А вдруг там еще кто сидит? — боязливо оглянулся Андрей.

— Как знаешь. А хорошо бы увести целеньким.

Солнце било Спинозе в глаза. Под ними расплывались землистые тени. Путаясь в щетине на щеках и никлых усах, пот стекал ему на шею.

«Ррр-ра, рр-ра!!!» — будто коленкор, распарывали желтеющий воздух автоматы и пулеметы с высоты. Гребень ее дымился, трещала высохшая на корню и подожженная трассирующими пулями полынь. Карабинеры залегли. Танки остановились тоже. Вели огонь с места. Роса давно высохла. Глаза резали сухие отвалы балок. В виски с шумом стучала кровь, страшно хотелось пить. Андрей выбрал момент, взвалил раненого сапера на спину, пополз на высоту.

— Там у меня еще один, — сказал он лейтенанту, командовавшему на высоте.

— Пускай до ночи подождет. Вытащим.

— Он не дотянет до ночи. В живот ранен. — Под потной кожей на шее Андрея волнисто прокатился ком. — Водички нет?

Лейтенант отстегнул от пояса флягу, подал Казанцеву.

— Что же я сделаю, дружище, — сказал лейтенант, когда Казанцев напился и вернул ему флягу. — Сам видишь.

За танками снова вспыхнули облака пыли, задвигались карабинеры.

— Ждет он меня. Пойду. — Припадая к земле, Казанцев рывками побежал вниз.

Спиноза лежал, странно вывернув руку за спину. Наверное, пытался ползти по ложбинке следом. Гимнастерка на животе облипла землей, клейко бурела. Остекленевшие глаза удивленно таращились в наливающееся белой мутью небо. Андрей упал рядом лицом в сухую землю и заплакал… У пехоты фельдшер есть. Может, и спасли бы, а теперь…

Живые на все были готовы для мертвых, потому что мертвые для себя уже ничего не могли.

Мотор танка продолжал работать, и сладковатый едкий дым бензина оседал в степной промоине. Осторожно, прислушиваясь, Андрей подпола к танку, устроился под гусеницей и стал бить короткими очередями по карабинерам. Когда карабинеры залегали, Андрей доставал из вещмешка пачку с патронами и набивал диски. В одну из пауз Андрей услышал шорох сзади. По ложбинке к нему полз пожилой узбек-сержант с ручным пулеметом.

— Одна воюешь? — Широкие скулы сержанта блестели, почти совсем соединялись с бровями, закрывали глаза. — Лейтенанта к тебе прислала. Позиция, говори, хороший. И парня тоже. Вдвоем теперь воевала, — диковато сверкнул туда-сюда, отстегнул лопатку, стал копать под танком, взглядом показал Андрею, что и ему нужно копать.

Окоп отрыли на всю ширину танка. Сержант поцокал языком, сунул ствол пулемета между катками сначала с одной стороны, потом — с другой. Обернулся к Андрею. Зрачки спрятались в складках кожи.

— Хорошо воевала будем, — приложил ладонь к сердцу. — Моя Артык. Твоя?

Сержант болтал без умолку, смешно коверкая русские слова. Особенно не в ладу он был с различием родов.

— Она стучи. Твоя, моя мешай, — похлопал он по горячему масленистому днищу продолжавшего работать танка.

Андрей вылез из-под машины, постоял в нерешительности, сунул голову в люк механика. Пахнуло бензином, нагретой краской, кожей и чем-то еще незнакомым. На приборах подрагивала стрелка, горели медью снарядные гильзы на днище.

«Хорошо бы развернуть пушку да лупануть по ним самим, — мелькнуло в голове. — Да черт знает, как это делается!» Присел на корточки, ковырнул землю на гусенице, сплюнул.

— Шут с ним. Пусть работает. Что он тебе…

— Однако мал-мала закусить нада, — блеснул Артык сахарно-белыми зубами. Достал из вещмешка консервы, хлеб, из кармана — кривой нож. — Твоя молодая. Расти нада.

Белесый от зноя воздух задрожал отчетливо, стал нарастать вибрирующий гул. Смуглые до синевы скулы Артыка побелели, застыла рука с куском мяса на ноже.

— Танка снова идет.

По высоте взметнулись разрывы, и над степью потянулось косое полотнище пыли. Из-за Дона тоже ударили пушки. Цепи карабинеров закачались, но продолжали идти вперед. В консервную банку, шипя, шлепнулся осколок. Андрей машинально выбросил его, выловил кусок мяса и полез в окоп.

Итальянцы забирали вправо. Лейтенант это хорошо видел с высоты. «Наверное, танк отбить хотят, да и вообще отрезать от переправы. Идиоты, — обругал он сержанта Ибрагимова и сапера. — Давно бы сожгли этот танк». С тоской поглядел в сторону лиловых в голубоватой дымке садов Осетровки, откуда давно должны были подойти остальные батальоны полка. Но над цветущими подсолнухами и наполовину убранными хлебами зыбко качался сухой зной, да мутные тени дыма и пыли с высотки плыли над ними. И — ни души.

— Ефстифеев! Вызывай снова артиллерию! Квадраты те же! — крикнул лейтенант в окоп радисту. Подозвал командира взвода бронебойщиков. — Подпускай танки ближе, чтобы наверняка. Это не немцы.

Тусклый горячий воздух колыхнулся, дрогнул. Карабинеры смешались. Один из танков остановился, высунулся офицер, стал кричать что-то, размахивая пистолетом, и карабинеры побежали к высоте. Отсюда, издали, сверху, они казались черными, обугленными на солнце. В грохоте разрывов безмолвно и тихо падала срезанная пулями полынь. Лейтенант оглядел напряженные затылки своих солдат, сведенные ожиданием плечи.

Наступило то единственное и неизбежное мгновение, которое решает все. Крикни трус: «Пропали!» — и струна лопнет, начнется гибельная паника.

Под танком было душно. Мотор продолжал стучать, и выхлопные газы тянуло вниз. Тень переместилась, и горячие плиты солнца лежали теперь между катков справа. Андрей и Артык, даже не глядя, чувствовали солнце — где оно, — ждали спасительного вечера, сами не зная толком, что должен был принести им этот вечер.

Карабинеры, разбивая своим колыханием блескучий застойный зной, надвигались, будто призраки. Офицер посредине, с черным безглазым лицом, вертел головой по сторонам, что-то кричал. На каске его подрагивало перо.

— Твоя, моя молчи, — блеснул зрачками сержант. — Пускай она думает: наша нет.

Карабинеры, чувствуя, наверное, приближение роковой невидимой грани, начали загребать ногами землю и все больше и больше заваливались вперед и вправо. Артык не дал им взять разбега — выпустил весь диск одной очередью. Карабинеры качнулись назад, но все же побежали на высоту и к танку.

Пули, будто шмели, набросились на людей под танком, бешено грызли железо, с шипением впивались в землю.

Андрей бил и бил из автомата, пока не замолчал пулемет Артыка. Оглянулся — синие бараньи глаза Артыка смотрели на него страшно и убедительно просто. «Неужели и меня сейчас вот так?» — метнулось в голове. И он увидел себя скрюченного и обезображенного, как желтоусый Петренко-Спиноза там, в промоине.

— Она идет, твоя не сиди, — выдохнул Артык. Широкое переносье крупной росой осыпала испарина, и синеватый навес опаленных солнцем ресниц медленно гасил диковатый восточный блеск его глаз.

Когда нажженная за день земля вместе с усталыми и опустошенными людьми стала погружаться в прохладные сумерки, батальон покинул высоту и двинулся вперед. От переправы спешно подходили подкрепления. У танка лейтенант-комбат увидел троих. Касаясь головой сурчиного бугорка промоины, с устало опущенными плечами лежал пожилой усатый сапер. По открытым глазам его, густо затрушенным пылью, у черной дыры рта и ноздрей ползали краснобрюхие крупные муравьи. В окопе — сержант-узбек. Мальчишка-сапер прислонился спиной к гусенице продолжавшего работать танка, беззвучно плакал. Смолисто-черное лицо его было страшно в своей неподвижности.

Пехотный комбат тряхнул сапера за плечо, спросил фамилию: наградной лист писать, мол, буду. Сапер непонимающе вскинул глаза, во рту черным поленом дернулся распухший язык, и из горла вылетел сиплый хрип. Лейтенант ребром ладони сбил слезу с ресниц: парень оглох и запалился за день без воды. Тронул сапера за коленку.

— Ты же герой. Гляди, сколько положил и трофей какой! А-а!.. На, нацарапай фамилию и иди к Дону, к Бабьей косе. Там ваши переправу ладят. Мертвых мы похороним. Ну?

Сапер встал, поднял на плечо разбитый пулемет, удивленно опустил его. Но потом снова взял и, так ничего и не сказав, пошел к тонувшему в сумраке трехгорбому кургану.

Лейтенант покачал вслед ему головой. В степи возник и разлился тыркающий звук. Степь жила своей независимой жизнью: вместе с прохладой степь встречали полевые сверчки и кузнечики.

Глава 16

В грохоте и пыли, надежно прикрытые с воздуха, к Сталинграду подходили 4-я танковая и 6-я полевая немецкие армии. Раскаленный шар солнца, кажется, совсем не покидал неба. На десятки километров ни деревца, ни кустика. Над колоннами людей и техники висела неоседающая бурая пыль. Она толстым слоем покрывала одежду, машины, оружие, мешала дышать, резала глаза, першила в горле. Не было воды, мучила жажда.