Библиотекарь - Михаил Елизаров

«Серебряный плес» был невнятным лирическим повествованием. По тексту, из весны в осень двигались две сомнамбулические фигуры: лесовод, влюбленный в природу, и его маленький сын, перед которым постепенно открывались поэтические красоты родного края. На пути отца и сына встречались различные люди, простые советские труженики, и у каждого была своя история для мальчика. Кульминацией повести была долгая занудная сцена, когда дети помогали старшим метать стог: как подвозили копны, укладывали их, вывершивали, правили граблями, прижимали жердинами…

Чтец закрыл Книгу, и я вдруг увидел, что ночь сделалась светлой, с молочного цвета луной и белыми, похожими на шрамы, звездами.

Наши поднимались. Тимофей Степанович украдкой кольнул шилом дряблую кисть, удовлетворенно кивнул, слизнув выступившую каплю крови.

Маргарита Тихоновна потянула меня за рукав:

— Алексей… Все вперед побегут, а вы на месте стойте. О вас помнят, и если что — в беде не оставят. Вон, — она оглянулась, выбирая, — Аннушка вас посторожит, с ней не страшно… — Она поманила ее рукой. — Анюта, последишь за Алексеем? Хорошо?

Анна Возглякова прикрыла меня мощным плечом, и я почувствовал себя несколько уверенней.

Тем временем Маргарита Тихоновна уже на левом фланге совещалась с симоняновским Гаршениным, тот соглашался, поглаживая окованное железными полосами косовище.

— Алексей, — зашептал мне на ухо травматолог Дежнев, — то, что Маргарита Тихоновна сказала, это все правильно… — он замялся. — Но вдруг ситуация сложится не так, то, ради Бога, не стойте засватанным, а двигайтесь, увертывайтесь… Если бьете — не следите за ударом. Попали, не попали — не важно. Главное: постоянное движение… — он вытащил шашку. — Я постараюсь не выпускать вас из виду.

Анна, сжимая в грубых толстых пальцах черенок лопаты, вдруг обратилась ко мне:

— Я спросить хотела, — голос у нее оказался очень низкий и густой, — вы же в институте учились, да? Был у вас такой предмет — психология? Был? О! Объясните мне ситуацию. Давно еще, классе в пятом, я посадила березку в школьном саду. И вдруг одному мальчишке понадобился прут — мож, в лошадь играть. Ну он и стал отламывать его от моей березы, а она сама еще как прутик, тонкая, почти всю выломал. Я кричу ему: «А ну, не трожь!», — а он мне: «Подумаешь, одна веточка, ничего не случится с твоей березой». Я ему: «А если каждый будет отламывать по веточке, что тогда?» Мальчишка вдруг заплакал и убежал… — Анна наморщила лоб, и пальцы ее сильнее охватили черенок. — Вот чего он заплакал, а? Я же не обидела его, не ударила. Может, вы знаете? — Она внимательно уставилась на меня, поправляя платок.

В прошлой жизни я наверняка бы осмеял в душе это простодушие, а наружу выдал бы что-нибудь гнусно-снисходительное: «Мне бы, милая, да твои проблемы…»

Я-то понимал, почему Анна завела рассказ о поломанной березке. Ее по-своему впечатлила прочитанная Книга Терпения с бесконечными описаниями природы. Анна хотела лишь поговорить о высоком, а выше Громова не было ничего. История о березке показалась ей вполне достойным пропуском в те заоблачные сферы, где, вероятно, подобные мне умники философствуют о чем-то благородном и возвышенном.

Пока я подбирал деликатные слова: «Я плохо учил психологию», — все началось.

САТИСФАКЦИЯ

Расстояние между нами и гореловской читальней неумолимо сокращалось. Если бы враги кричали какое-нибудь «ура», это выглядело бы не так страшно. Но они бежали молча, в грохочущей сапогами, шумно дышащей тишине. Луцис, Сухарев, Вырин, Ларионов, Оглоблин и Провоторов швырнули в нападавших тяжелые подшипники. Стальные шары достигли цели, некоторые бойцы гореловской читальни, точно поскользнувшись на мокром полу, упали, опрокинутые прямым попаданием.

Наша сторона устремилась вперед. Я благоразумно остался в одиночестве и, быстро пятясь, отдалился подальше от битвы.

Отряды схлестнулись. Команда Гаршенина, опередив остальных, нанизала подбегающий ряд на свои косы и трезубцы. Кое-кто сразу напоролся на железо. Я увидел, как из пронзенного горла брызнул длинный веер крови. Фронтальный бросок гореловских бойцов приняли широнинцы. С флангов ударили добровольцы Буркина и колонтайцы, вооруженные шахтерскими кайлами — над толпой взлетели жуткие стальные клювы и воткнулись в человеческую породу.

Людская масса забурлила, смешалась. Казалось, после приглашения на танцы все ринулись искать себе пару, чтобы начать замысловатое кружение, те же, кому не нашлось партнера, точно исполнились гневом и начали яростно разбивать чужие пары.

Ползущего на четвереньках оглушенного подшипником гореловца страшным ударом цепа прибила к земле Мария Антоновна Возглякова, словно не замечая, что ее тычут ножом в бок и узкое лезвие на всю длину погружается в ватник.

Изогнулся в быстром выпаде Игорь Валерьевич, метя штыком противнику в беззащитный низ живота. Лопата Вероники Возгляковой рассекла лицо наседавшему гореловцу.

Тимофей Степанович, несмотря на возраст, успешно отбивался сразу от трех врагов. Присел, взмахом гантельного кистеня раздробил нападавшему колено, а тут и помощь подоспела — Луцис и Ларионов.

Выскочил из толпы Саша Сухарев, его преследовал озверевший гореловец. Правая кисть Сухарева превратилась в обмякшую тряпку, он отбежал на несколько шагов, достал подшипник, метнул левой рукой, промахнулся, выхватил длинную отвертку. Соперники сцепились, упали…

С глухим хрустом впечаталась бита в незащищенную спину Гриши Вырина, но и подкравшийся исподтишка гореловец прожил лишь до момента, пока не сверкнула шашка Марата Андреевича.

Пробежал Вадик Провоторов с топором, кинулся на гореловца, вооруженного мачете. Мельтешащие спины скрыли их.

Сокрушающим шипастым ударом в лицо свалили Пал Палыча. Ларионов, подобрав саперную лопатку, самозабвенно крошил поверженного врага, пока ему в спину по рукоять не вогнали нож.

Звонкий молот Иевлева подбросил в воздух обломки каски и розовые комья, похожие на разваренную свеклу.

Доброволец Буркина уселся в траву и начал деловито перетягивать обрубок руки, брызжущий кровью, как гильотинированная курица.

Гаршенин судорожно тянул косовище, но длинный черненый клинок слишком глубоко увяз в умершем теле. Гаршенин бил труп сапогом, острая шпора вязла и не помогала освободиться. Кто-то уронил биту ему на руки, ломая кости вместе с косовищем, но Светлана Возглякова точным штыковым уколом прямо под воротник уложила гореловца.

Оставил схватку и, заплетаясь, пошел ко мне, словно за помощью, колонтайский хоккеист, рухнул на колени, выронив кайло. Из глазных прорезей белой вратарской личины текла густая медленная кровь. Подбежавший гореловский боец проткнул уже мертвеца, развернулся и напоролся на быструю рапиру Тани Мирошниковой.

Луцис покончил с упавшим противником, оглянулся в поиске нового и прозевал нападение — бита звонко ударила о пластик шлема. Падая, Денис удачно отмахнулся топором, рассекая врагу челюсть, Оглоблин с разбегу нанизал того на вилы и двинулся наступающим пехотным шагом, а наколотый, как в танце, едва успевал переступать…

Если бы мне сказали, что бой длится не больше трех минут, я бы не поверил.

Вдруг я увидел библиотекаря гореловских — Марченко. Я узнал его по родимому пятну воспаленного малинового цвета. Самое страшное было то, что мчался Марченко прямо на меня. Он был без каски, разрубленная верхняя губа подпрыгивала в такт бегу.

Марченко запоздало заметили и наши. Приставленная меня охранять Анна черенком отбросила наседающего гореловца, но кто-то из недобитых схватил ее за ногу, и Анна во весь рост растянулась на вытоптанной траве. Марат Андреевич резкими взмахами шашки, точно нахлестывал коня, проложил себе дорогу через располовиненное тело гореловца, но было ясно, что он не успевает.

Я побежал ко склону. На миг обернувшись, увидел — Тимофей Степанович метнул свой мешок. Кистень, похожий на комету, ударил Марченко в спину, свалил. Марченко рыкнул и на четвереньках пополз, медленно разгибаясь, — на антропологических пособиях так в нескольких фазах изображали превращение обезьяны в прямоходящего сапиенса.

Я рванул по склону наверх, споткнулся, выронил шестопер и услышал отчетливый крик Луциса: «Алексей, назад!» — над моей головой, как пропеллер прогудело весло секунданта.

Я скатился вниз, стоя на коленях, стащил цепь с Книгой. Первой мыслью было отшвырнуть эту неудобную вещь в сторону, чтобы отвлечь Марченко. Но только я глянул в его налитые кровью глаза, на трепыхавшуюся бульдожью губу, понял — пощады не будет.

А цепь так удобно легла в ладонь. Тогда появилась вторая мысль. Я, как пращу, раскрутил Книгу и обрушил на голову Марченко. Стальной футляр воткнулся прямо в основание затылка. Неприятно хрустнул разбитый позвонок. Марченко уже не полз, а, свалившись на бок, перебирал ногами, словно крутил невидимые педали.