Ставка на Проходимца - Илья Бердников

Время замедлилось. Мягкий толчок в солнечное сплетение, внезапный жар в ладонях… Я уже знал признаки Перехода. К ним добавился только тонкий Люськин визг.

Силуэты стрелков вдруг подернулись дымкой. У одного из них, не надевшего, как остальные, черную шапочку с прорезями для глаз и рта, явственно отпала челюсть. У других, скорее всего, — тоже, но — под шапочками.

Думаю, и я бы весьма удивился, если бы парень с девушкой и какой-то здоровенной куницей, едущие на мотороллере прямо на меня, вдруг растаяли в воздухе между черных туманных струй. Для них, внешних наблюдателей, — черных. Для меня же Переход, ранее непроницаемо-угольный, совсем недавно стал серым. Словно густой и тяжелый туман утром: вроде — темно, но что-то уже видно, хоть и очень-очень смутно. И ощущения мои были уже иными: нет той паники, что охватывала меня ранее, нет мучительных попыток вырваться из Перехода как можно скорее. Теперь я просто шел и размышлял, ожидая, когда растает серая мгла вокруг. Шел, ведя за собой, словно за руку, Люську, Маню… Даже мотороллер я чувствовал, только ощущался он как-то странно: словно бы стокилограммовый механизм уменьшился до игрушки, положенной мною в карман, будто не я ехал на нем, а он был переносим мною. Хотя… возможно,здесьтак и было.

Не знаю, сколько попыток предпринял штатный Проходимец группы захвата, пытаясь провести погоню вслед за нами. И слава Богу, что я не слышал всевозможных эпитетов, которыми награждали меня и того злополучного штатного Проходимца. Мне его было не жаль — нечего своих преследовать! — а проклятия и маты в мой адрес остались на многострадальной Земле. Земле, которая и так стонала от гнета грехов человечества. Вот когда-нибудь она не выдержит, капнет последняя капля, переполняя чашу терпения, и тогда… тогда и наступит Судный день. Только наступит уж никак не в две тысячи двенадцатом году, как предсказывал календарь язычников-майя. Старушка-Земля еще потерпит, мучаясь болезнью человечества. Поскрипит еще, болезная, — слишком крепко сделана, сразу не развалишь… Ого! Ярковато, однако!

Так думал я, вылетая из темно-серого тумана Перехода в ослепительно-яркий полдень.

Полдень другого мира.

Часть вторая

ПОСРЕДИНЕ

Глава 1

Кто-кто в теремочке живет?

— Леш, где это мы?

Я не ответил сестренке, оглядывая залитые солнцем окрестности из-под перебинтованного козырька руки. Окрестности не радовали разнообразием: на все четыре стороны, куда ни глянь, вольготно раскинулась песчаная пустыня. Огромная, как море, ослепительная, как блондинка под софитами.

И жаркая, как доменная печь: у меня даже глаза вмиг пересохли.

— Леш, это другой мир? Или мы… — Голос Люськи дрожал в унисон с раскаленным маревом над барханами.

— Или мы что?

Я, убедившись, что в округе никого нет, слез с мотороллера и принялся стягивать с себя одежду. Потом, озадаченный подозрительной тишиной, обернулся и внимательно взглянул сестре в лицо. И ее лицо мне очень не понравилось, вернее, не радовал ее взгляд: застывший, какой-то неживой, словно она смотрела внутрь себя, и ей очень не нравилось то, что она видела.

— Ты что, глупая? — Я взял ее за плечи, немного встряхнул. — Чего надумала?

Люська сжала губы, словно удерживая рвущиеся наружу слова, потом губы не выдержали, задрожали, и из них полился поток слов, сопровождаемый к тому же потоком быстро высыхающих при такой жаре слез:

— Мы ведь… ведь мы не умерли, да? Не умерли? А то я подумала, что мы… мы с того обрыва… или нас застрелили, и мы теперь… теперь…

Я удивленно поднял брови, впрочем уже догадываясь, что хочет сказать Люська. А как бы я отреагировал в такой ситуации, если бы до этого не прошел через несколько миров?

— Успокойся, Люсь. — Я обнял ее трясущиеся, несмотря на жар от песка и солнца, плечи. — Мы не умерли. Мы не в аду. Мы живы. Это просто другой мир, как я тебе и говорил. Просто мир, где жаркая пустыня… вот такая вот куча раскаленного песка… и нам нужно найти здесь моих друзей и… Маня! НЕ ТРОЖЬ РЮКЗАК!!!

Гивера с невинным видом — мол, и рюкзак-то не понюхай — какие строгости! — отвернулась от рюкзака и улеглась в тени мотороллера. Надо за ней приглядывать: в таком месте, как эта пустыня, еда и вода могли оказаться жизненно важными ценностями. Особенно вода. А Мане ничего не стоило прогрызть канистру с водой: тяп — и готово! И не такие орешки раскусывала. На Шебеке вон, жилет на полицейском прокусила, зараза, а там броня — не чета тонкому металлу канистры. Эх, мне бы с собой такую броню на случай неожиданных критических ситуаций… Кто знает, что среди этих барханов водится. Или…кто.Человек-то, практически, всегда опасней зверя. Если он сам — зверь. Где-то я это читал… у Никитина, что ли?

— А здесь красиво, — проговорила шустро успокоившаяся Люська. — Словно песчаное море: ни конца ни края… и барханы-волны… только вот жарко очень…

— А ты разденься, — посоветовал я ей. — Только на голову что-нибудь надень: тебе только солнечного удара не хватало!

Сестра застыла в размышлении, а я, скинув куртку и гольф, побрел в одной футболке, пытаясь подняться на бархан. Солнце обрушилось на прикрытые только тонким хлопком плечи, словно вдавливая меня в песок своим сухим жаром. Увязая ногами в раскаленной сыпучей лаве песчинок, я вскарабкался к гребню бархана, чуть было не выбрался на него, да вспомнил наставления инструктора по выживанию и встал на четвереньки. Блин горелый, какой горячий песок!

«Не высовывайся! — вот главная заповедь для выживания, — втолковывал мне и другим курсантам низенький коренастый инструктор. — Если хочешь остаться целым, сделай все, чтобы тебя не заметили раньше времени, раньше, чем это тебе нужно».

Я, пригнувшись к песку, осторожно поднял голову над гребнем бархана. Никакого движения, никаких преследователей, догоняющих нас от осеннего Крыма. Пусто. Только марево над песчаным морем и Дорога, идеальной прямой рассекающая неуловимый бег барханов. И как ее не засыпает?

Дорога уходила вдаль в том направлении, куда указывало переднее колесо мотороллера. То есть в том направлении, куда нас вывел Переход. В противоположной же стороне, метров за пятьдесят от нас, Дорога просто уходила в пески, ныряла в бархан, и я сомневался, что она где-то неподалеку из него выныривала.

— Ле-еш… — послышался голос снизу. Люська, сняв свою розовую осеннюю курточку, нерешительно топталась возле мотороллера. — Леш, а мне и в свитере жарко!

Я съехал на лавине песка к Дороге, встал, отряхнулся, глянул на сестру. Н-да, свитерок плотной вязки, однако…

— Так сними его.

Люська презрительно сощурилась на недалекого братца-мужлана.

— У меня же под ним… Там же только…

— Лифчик?

Люська гневно сверкнула глазами и снова зажмурилась от яркого света.

— «Бюстик», «бюстик» нужно говорить, грубиян!

— Придется снять, — сурово, словно доктор, объявляющий о серьезной операции, резюмировал я. — Хоть как его ни называй!

Сестра насупилась.

— Что?

— Мне другого надеть нечего, — проворчала Люська.

Я ткнул пальцем на небольшой, но туго набитый зелено-лаковый рюкзачок, что она сняла со спины.

— А там? И где, вообще, твои вещи? Я вроде сказал тебе, что нужно с собой брать.

— У меня еще две сумки были! Только они там остались… — Люська оглянулась, словно ожидая увидеть за спиной дверь в горный Крым, и беспомощно замерла. Похоже, что она только начала осознавать, что обратный путь нам заказан.

— В рюкзаке что? — терпеливо повторил я.

— Косметика, влажные салфетки, документы, — затараторила Люська, — деньги, мобилка, фен…

Я обессиленно плюхнулся на Дорогу, которая в здешней жаре оказалась приятно-прохладной, и захохотал. Наверное, чтобы не расплакаться.

— Люська, — простонал я сквозь смех, — ну зачем нам здесь фен?! Здесь же такая жара, что он за кондиционер охлаждающий сойдет! И деньги, косметика…

Люська растерянно смотрела на меня. Потом оглянулась на окружающую нас пустыню, решительно нахмурила брови, вытащила фен из рюкзачка и — бац! — запустила им в пески.

— Стой, не горячись! — Я протянул руку к сестре, стараясь согнать улыбку с лица. — Не выкидывай ничего больше. Кто знает, что нам может пригодиться… здесь?

Люська несколько секунд смотрела на меня, потом ее нижняя губа задрожала, покатилась новая слеза…

Я подошел к ней, взял за плечи, тряхнул…

— Не смей плакать — высохнешь за минуту, один скелет останется — на такой-то жаре…

Люська вытерла слезы и нерешительно улыбнулась.

— Дурак ты, Лешка, — проговорила она нетвердым голосом. — У меня же все внутри трясется, несмотря на жару. Я ведь до сих пор не знаю, что со мной происходит: может, я под воздействием газов этих, отравляющих, валяюсь и грежу…

Я ободряюще улыбнулся ей и ущипнул за плечо. Сестра ойкнула, отмахнулась от меня.

— Больно? Значит, не грезишь, — резюмировал я.