Только позови - Джеймс Джонс

— Лично мне кажется, что характер и сроки операции сержанта… м-мм… сержанта Стрейнджа можно определить уже сейчас. Это может произойти не раньше чем через две недели. Так что вы уж, пожалуйста, проследите, доктор Хоган.

— Хорошо, сэр, я прослежу, — сказал тот холодно. — Надеюсь, подполковник понимает, что это исключение из правил. Зайдите ко мне, когда жена приедет, — добавил он, обращаясь к Стрейнджу.

Стрейндж упорно глядел в сторону. Он понимал, что нажил себе врага.

— Большое спасибо, господин майор, сэр. Моя жена тоже будет благодарна вам.

Но Линда Сью не приехала. Вместо этого она позвонила.

До чего же неудобно разговаривать с женой по телефону из переполненного отделения, особенно если тебе сообщают неприятные вещи. А ты даже не можешь сказать, что хочешь. Правда, в каждом корпусе была специальная комната с телефонным аппаратом, но она, как правило, была заперта, ключи имелись только у заведующих отделениями и старших сестер. Стрейнджу пришлось разговаривать по аппарату на столе у дежурного.

Линда позвонила, чтобы сообщить, что не сумеет выбраться. Она устроилась на военный завод, они делают высокоточные детали для 105–миллиметровых гаубиц, и ее просто не отпускают. Да, конечно, она сказала, что хочет навестить раненого мужа, только что вернувшегося с Тихого океана. Все равно не отпускают. Стрейнджу показалось, что и голос у Линды какой-то странный — далекий и досадливый. Он вдруг сообразил, что таким же тоном она разговаривала и в первый раз, когда он позвонил ей из Сан-Франциско. Но из-за приподнятого настроения он тогда ничего не заметил. Что-то тревожно царапнуло его в глубине души. А если ей плюнуть на эту паршивую работу и взять расчет, предложил он, раздражаясь. Найдет другую — время военное. Да нет, так просто хорошего места не найдешь, сказала Линда. Она тут специальную подготовку прошла. Если взять расчет, на новом месте придется начинать все сначала. Да и работа ей нравится, и люди хорошие. Неожиданно для себя Стрейндж замолчал. Он почувствовал, что все, кто был в коридоре, смотрят на него. Кроме того, он представил себя на ее месте. Нет у него никаких причин в чем-либо подозревать ее. Хорошо, а если он попытается добиться двухнедельного отпуска для отдыха — как она посмотрит? Линда помедлила, потом сказала, что, конечно, она будет рада, очень рада, а ему удастся? «Пока не знаю, но я попытаюсь, — сказал Стрейндж. — Я позвоню или дам телеграмму». Линда сказала, что целует его. Он тоже сказал, что целует, — совсем негромко. Положив трубку, он пошел к своей кровати, изо всех сил стараясь скрыть неудовольствие. Он решил обратиться прямо к Каррену. Сам, не спросясь никого.

Он знал, что Хоган не простит ему этого, но — к чертовой матери сейчас субординацию. Он ждал Каррена у его небольшого кабинета рядом с просторными операционными. Их тут было три. Хирург появился, довольно насвистывая, не сняв еще фартука, но руки у него и весь он были безукоризненно чистые. «А-а, да-да! Сержант Стрейндж, верно?» Да, пожалуй, он может посодействовать ему с отпуском. Но только на две недели. Нет, он не имеет права распорядиться — он может лишь дать заключение и ходатайствовать. Теоретически каждому полагается месячный отпуск после госпиталя. Но все зависит от ситуации на данный момент. Одни получают месяц, другие ничего не получают. Если Стрейндж возьмет сейчас две недели, то потом ему, вероятно, не дадут оставшиеся две. Стрейндж сказал, что не будет претендовать. Каррен хочет, чтобы перед поездкой Стрейндж еще раз прошел обследование, пусть он зайдет в процедурную, у них там хорошая аппаратура, и он как следует посмотрит руку. После этого он напишет ходатайство. Очень важно, чтобы эти две недели Стрейндж как можно больше действовал больной рукой. Надо разрабатывать кисть.

— Берите стаканы, зажигайте сигареты, вытаскивайте мелочь из кармана и так далее. Это надо делать, даже если будет больно. А больно будет, и очень.

Каррен ободряюще улыбнулся и сложил было губы, чтобы снова засвистеть, но вдруг протянул вперед обе руки и сказал с усмешкой:

— Посмотрите на эти руки. Им же цены нет.

По каждому изгибу и движению растопыренной кисти, переходящей в тонкое жилистое запястье, было видно, какими сложными, неуловимыми путями эти руки сделались такими, какие они есть.

— Моей заслуги в этом нет. Они случайно достались мне, а не кому-нибудь другому. А в результате я не могу выпить в компании, не могу подраться. Чтобы не повредить, видите ли. — Он замолчал и принялся насвистывать. — Мы — паразиты, жиреющие на крови. Воина для нас как праздник. Война и вы, раненые. — Он весело толкнул Стрейнджа в плечо. — Вам, однако, трудно приходится. Вот и хочется иногда сказать, как мы ценим то, что вы делаете. Странное все-таки имя — Стрейндж, не находите? — Он засмеялся собственной шутке.

В такси, по пути в город, на автовокзал, Стрейндж обдумывал, нравится ему Каррен или нет. По крайней мере, говорит правду и не агитирует насчет воинского долга и ответственности американских солдат перед человечеством, как Хоган. Тот прямо побагровел от ярости, когда получил ходатайство Каррена с резолюцией начальника госпиталя.

Междугородный автовокзал был забит до отказа. Военнослужащие с семьями и без семей, женщины, дети, старики, — все куда-то ехали, двигались по всем мыслимым и немыслимым направлениям. Большие синие и белые автобусы рядами стояли под навесами. Резкий голос репродуктора объявлял отправления и прибытия. В одни машины шла посадка, из других выгружался народ. Третьи замерли на огромных колесах пустые, и рядом с ними люди казались маленькими и ничтожными. С регулярностью часового механизма автобусы тяжело выкатывали из-под навесов, направляясь одни на северо-восток, в Нашвилл и дальше, другие — в самое сердце Юга, в Бирмингем, Монтгомери, Джексон, Атланту, а на их место так же регулярно прибывали новые.

Оба зала ожидания — для негров и для белых — были переполнены, и у обоих фонтанчиков для питья выстроились длинные очереди — цветных и белых. В зале ожидания для негров народу было поменьше и люди в военной форме не составляли большинства, как в другом. На скамейках не было ни единого свободного местечка, усталые потные люди сидели на чемоданах или прямо на замызганном полу. Состязаясь с репродуктором, из музыкального автомата в углу неслась бодрая песенка «Мама, моя мама пакует пистолеты». Стрейндж родился и вырос в Техасе, он привык и к раздельным залам, и к разным фонтанчикам для питья и воспринимал их как должное. Но он долго пробыл за границей, и сейчас это разделение на белое и черное бросилось ему в глаза.

Добросовестно выполняя наставление врача, Стрейндж поврежденной рукой медленно выгреб из кармана деньги и получил билет. Потом он устроился на полу, прислонившись спиной к стене, и стал ждать. Он не раз и не два воображал, как он приедет домой: в одной руке шикарный складывающийся чемодан, такой, какие чаще всего бывают у летчиков, обязательно зеленого цвета, и в нем куча всякого обмундирования и личные вещи, в другой — пакеты с гостинцами для всех-всех. Каких только подарков он не накупил на Новых Гебридах и Гуадалканале, в Новой Каледонии и Австралии, но одни он потом потерял, другие поломались или их стащили, некоторые он сам выбросил, и теперь он явится с пустыми руками. Чемодана у него не было. Вся его одежда на нем, только в небольшой сумке с молнией лежала запасная летняя форма. Но это не огорчало его. Он чувствовал себя превосходно, сидя на полу в душном переполненном зале ожидания для белых посреди орущих детей и утомленных молоденьких мамаш, едущих к своим мужьям — военнослужащим или возвращающихся от них домой.

Всю жизнь, как подрос, Стрейндж путешествовал на этих «борзых» — автобусах дальнего следования. Ему ни разу не пришло в голову поехать поездом. Впрочем, в поездах вряд ли намного лучше.

Поездка была как долгий кошмарный сон: смрад от преющей человеческой массы, завернутые в газету сандвичи с копченой колбасой, затекшие от долгого сидения ноги, остановки, чтобы сбегать в уборную, банки с пивом, четвертинки виски, свет встречных фар, пробегающий в полутемном салоне по лицам спящих, ночные высадки и пересадки в Нашвилле и Луисвилле. Стрейндж разговорился с молоденьким матросом, который сидел рядом с ним. Тот ехал на побывку домой с люксорской авиабазы ВМС. Потом ему предстояло через западное побережье отправиться куда-то в южную часть Тихого океана для прохождения дальнейшей службы. Узнав, что Стрейндж только что оттуда, он забросал его вопросами. Стрейндж не знал, как объяснить: все, что он говорил, никак не вязалось с тем, что вдолбили пареньку в голову. Посреди рассказа о морской базе в Нумеа на Новой Каледонии Стрейндж уснул, и ему снились сандвичи с копченой колбасой и затекшие ноги.

Он решил, что паренек все равно ему не поверит, недаром тот все дивился, почему Стрейндж без колодок.