Журнал «Вокруг Света» №10 за 2007 год - Вокруг Света

Долгая дорога к дому

Первое помещение (если не считать квартиры Александра Котса) будущий музей получил еще в «старом» здании Высших женских курсов в Мерзляковском переулке. Там можно было работать и хранить коллекции, но места для экспозиции не оставалось — демонстрация объектов была возможна только в аудиториях во время занятий. В 1912 году Курсы переехали в новое здание на Девичьем поле (ныне здание МГПУ на Малой Пироговской улице). Там собрание Котса помимо рабочих помещений заняло постоянные экспозиционные площадки. Жилищная проблема казалась надолго решенной, и хозяин в 1913 году официально учредил Дарвиновский музей, подарив ему свою коллекцию. Однако благодаря его же собственной неустанной деятельности собранию довольно скоро вновь стало тесно. В 1926 году вышло постановление Совнаркома РСФСР о строительстве нового здания для музея — но осталось на бумаге. «Два года мы с напряжением всех сил смогли бы проработать в старом помещении, но при угрозе, что придется свертывать экспозицию, превращая выставочные залы в склады фондов», — писал Котс в 1940 году. Разразившаяся вскоре война заставила забыть о новом доме, но сразу после нее ряд видных советских ученых подписали подготовленное Котсом письмо о необходимости строительства здания для музея. В 1946 году Совет Министров РСФСР принял постановление о его проектировании. Строительство началось только в 1960 году (на 3-й Фрунзенской улице). А три года спустя произошла катастрофа: после статьи в «Известиях» Мосгорисполком аннулировал прежнее решение, и уже близкий к завершению новый дом передали другой организации. Согласно музейной легенде, роковым оказалось название статьи: «Музей Дарвина на берегах Москвы-реки». Она попалась на глаза Хрущеву, и тот проворчал что-то вроде: «Пусть музей Дарвина будет на берегах Темзы». Что якобы и послужило причиной отъема почти готового здания, для которого Ватагин у же рисовал эскизы экспозиции, держа в руках поэтажные планы. Возможно, этот удар спровоцировал смерть несчастного Котса. Новому директору музея Вере Игнатьевой пришлось все начинать сначала. И ей удалось невозможное: уже в 1968 году Моссовет вновь распорядился строить здание для музея, а в 1974 году начались работы. Они продолжались ровно 20 лет. Огороженный котлован на углу улиц Вавилова и Дмитрия Ульянова стал привычным элементом пейзажа. В начале 1990-х годов свершилось-таки чудо: московское правительство, словно возвращая музею долги своих предшественников, выделило необходимые средства на завершение долгостроя. В 1994-м дом ввели в эксплуатацию, и началась перевозка коллекций. В 1995 году ГДМ вновь открылся для посетителей. Два года спустя рядом с ним началось строительство второго корпуса. Оно было прервано дефолтом, но все же за несколько месяцев до своего столетия музей получил роскошный подарок — шестиэтажный дом со специальными помещениями для хранилищ и большими площадями для выставок. Сейчас музей переживает своего рода эйфорию: после века почти непрерывной тесноты можно вздохнуть полной грудью. Но когда-нибудь и этих пространств окажется мало.

Скелеты в шкафах

У естественнонаучных музеев есть своя «эволюционная» история: они происходят от кунсткамер — довольно бессистемных собраний диковинок, уродств, экзотических трофеев и исторических реликвий. Позднее принципы составления экспозиций изменились, но как раз для Дарвиновского музея «кунсткамерный» подход оказался неожиданно актуальным. Если обычный зоологический музей собирает и представляет посетителям прежде всего норму, типичные формы тех или иных существ, то основу здешнего собрания еще со времен Котса составляли нестандартные, уклоняющиеся — как говорят специалисты, «аберрантные» — формы. Выше уже говорилось о необычных пушных зверях, но не менее интересны представленные в музее вариации окраски у птиц (особенно тетеревиных), а также собрания морских раковин, рогов, акульих зубов и многих других проявлений одного из главных факторов эволюции — индивидуальной изменчивости.

Парадоксальным образом именно богатство и многообразие этих фондов делает их почти недоступными для публики. Общий объем их огромен — почти 400 тысяч единиц хранения. Причем невероятно разнородных: чучела, кости, заспиртованные препараты, окаменелости, муляжи, старинные книги и инструменты, картины, скульптуры, фотографии... Не то что показать — даже правильно и безопасно содержать эти ценности до недавнего времени было толком негде.

Сегодня — дело другое.

…Вслед за ведущим сотрудником отдела фондов Игорем Фадеевым мы проходим через простую, но на вид надежную дверь. Она ведет в коридор с длинным рядом точно таких же. Отпереть любую из них могут только хранитель данного отдела и главный хранитель музея. За каждой дверью — изолированные, как отсеки подводной лодки, помещения, снабженные системой поддержания температурно-влажностного режима. Их почти целиком занимают металлические шкафы. А в них...

Зал «Многообразие жизни на Земле» — не только геометрический, но и смысловой центр экспозиции

Нет, это, конечно, не те выразительные чучела, которые с таким мастерством делал Федулов для своего друга Котса. Это то, что у зоологов называется «тушками» — чучела без всякой претензии на художественность и жизнеподобие, но удобные для работы специалистов.

Комната, куда мы вошли, — хранилище орнитологических коллекций. Шкафы с виду простенькие, но с хитроумной конструкцией многочисленных ящиков. Она позволяет размещать «единицы хранения» компактно, но не вплотную друг к другу (это уменьшает риск вторжения насекомых, а если они все же сунутся, то каждую тушку можно будет быстро и надежно окурить со всех сторон). Игорь перебирает коллекцию дроздов. Вот наши, привычные: рябинник, деряба... Позвольте, а это кто?

 — Тот же самый вид, но кавказская форма, — поясняет наш провожатый. — Хороший пример географической изменчивости. А вот — с Чукотки. А вот пошли другие виды, американские...

Сделать чучело крупной рептилии намного сложнее, чем птицы или млекопитающего 

Страус или императорский пингвин в такие шкафы, конечно, не поместится (хотя птенец страуса есть). Но вот лежат самые крупные из летающих птиц: лебеди, орлы-бородачи... Неужели эти небольшие аккуратные тушки при жизни были величественными воздухоплавателями, даже не верится… А вот группа колибри — им положено сверкать, как драгоценные камни. Тут они какие-то розовато-бурые, но Игорь вынимает одну крохотную тушку, чуть поворачивает — и невзрачное перо вспыхивает огнем: окраску колибри обеспечивают не пигменты, а хитрое преломление света в структуре пера.

 — А как их вообще добывают? Такую кроху любое ружье разнесет в пух и прах...

 — Не разнесет. Мелкая дробь быстро теряет скорость в воздухе. На определенной дистанции удар достаточно силен, чтобы убить птицу, но при этом не нанести видимых повреждений. Надо только точно выбрать эту дистанцию...

Шкафов, куда можно было бы положить льва , еще не изобрели. В комнате для чучел млекопитающих они стоят на подвижных полках-рамочках. У самой первой есть передняя стенка, у остальных — только боковые. Раздвинуть все полочки так, чтобы между ними образовался проход, размеры помещения опять-таки не позволяют, но можно протиснуться между любыми двумя. Впрочем, самые крупные объекты — зубр , бурый и белый медведи — стоят отдельно.

 — Осторожнее с медведем : у него когти острые, о них можно и рубашку порвать... А вон там, видите, белка? Вообще-то это аберрантная форма — «белопоясная». Но если ее снять и посмотреть на этикетку, то там написано «В.К. Арсеньев».

 — Тот самый — известный писатель, исследователь Дальнего Востока? — Тот самый. Но это означает лишь, что он препарировал тушку и заполнил этикетку. А кто застрелил белку, неизвестно. Может, и Дерсу Узала. Вокруг входной двери, как вокруг камина в старинном замке, на стенке красуется внушительная галерея рогов. Среди изящных косульих кое-где видны и мощные, принадлежащие зубрам. И возле каждых рогов на деревянном медальоне (а если есть череп, то прямо на нем) старинным шрифтом с ятями выведены даты и имена: «Е. И. В. Великий князь Михаил Александрович», «Великий князь Владимир Александрович», «Принц Греческий Николай»... Бог знает, что можно подумать о личной жизни членов правивших династий. На самом деле это просто охотничьи трофеи, добытые в великокняжеских угодьях.

Хотя музей вообще не ставил себе целью приобретение экспонатов-реликвий, их за сто лет накопилось тоже немало. Энтомологическая коллекция Альфреда Рассела Уоллеса — «дублера» Дарвина, независимо от него пришедшего к идее эволюции на основе естественного отбора. Гербарий, присланный Александру Котсу Гуго де Фризом — одним из «переоткрывателей» законов Менделя и первооткрывателем генетических мутаций. Первое издание «Происхождения видов» (разошедшееся, как известно, за четыре дня) и несколько собственноручных писем Дарвина… И даже слепок черепа «пилтдаунского человека» — пожалуй, самая знаменитая фальшивка во всей палеонтологии.