Сады Приапа, или Необыкновенная история величайшего любовника века - Александр Васинский

Уд открыл слипшиеся глаза, веки немного щипало от пота. Скосил нижнюю губу, струей воздуха провел вверх-вправо-влево, подсушил, проморгался… Его нос упирался в ее ушную раковину. Уд впервые видел человеческое ухо в такой близи, и его поразила морфологическая причудливость биологического узора… эти изгибы, впадинки, затененный грот… эта трогательная мочка, приютившая на своей мякоти холодную красивую каплю александритовой сережки… эта драпировка кожных складок в глуби ушной раковины… «Плиссе-гофре», — усмехнулся он, закрыл глаза и втянул в себя мускусный запах ее щеки, потом уголка рта, потом шеи…

Отдыхая, Афродита рассказала ему несколько думских сплетен. Уд удивился, сколько путан и авантюристок вьется возле такого учреждения.

— Это-то как раз понятно, — сказала Афродита. Она раздумала рассказывать ему, но держала в уме смешную историю, которую слышала от одной своей петербургской избирательницы. Поскольку человек вспоминает за секунду, а изложение этой вспышки требует времени и слов, я, господа, не торопясь опишу эту историю, пока наши любовники, обессиленные любовью и ноктюрном Шопена, лежат обнаженные поверх одеяла, глаза их закрыты, пальцы рук сплетены, они погружены в полусон…

Итак, дедушка этой избирательницы был большой бонвиван и много вечеров и ночей проводил в ресторане знаменитого «Англетера». События 17-го года не внесли особых изменений ни в его жизнь, ни в жизнь петроградской богемы, которая циркулировала почти с прежней интенсивностью вплоть до марта 18-го года, когда правительство, Ленин переехали в Москву. По обыкновению зайдя в «Англетер» и не обнаружив знакомых девиц, этот бонвиван с досадой подозвал старого официанта. «Нефедыч, что такое? Где все?» Нефедыч был человек старый, умный, опытный и знал, что господа этого сорта больше оценят информацию, если она будет подана в соответствующей форме. Поэтому он, подойдя к столику, склонился к клиенту чуть ниже, чем сделал бы это в другой раз, и сказал:

— Вы ведь знаете, что правительство большевиков переехало в Москву?

— Ну что-то слышал… — нетерпеливо отмахнулся от него завсегдатай, — при чем тут это? Где, спрашиваю, бляди, Нефедыч.

Официант проглотил оскорбительный тон.

— В воскресенье, говорю, правительство переехали-с в Москву, — невозмутимо продолжил он и после маленькой паузы закончил: — А где власть — там и блядь.

Афродита, вспомнив эту историю, улыбнулась в темноте своей фосфоресцирующей улыбкой. Их обоих интриговал полусвет от маленького телевизора, стоявшего на кушетке. Там уже минут десять мчались от погони какие-то роскошные королевские кареты, а из окна кареты ждала спасения королева.

— Она тебе нравится? — спросила Афро.

— Я смотрю на кареты, — сказал он.

— На кареты?

— Да, я подумал, что во все времена у стоящих людей были свои роллс-ройсы.

Уд лежал рядом, наслаждаясь покоем. Ее опять легкими пассами пошлепывало по ягодицам и подколенным округлостям икр жгучее нетерпеливое желание.

…И тогда только пенис есть кратчайшее расстояние между двумя душами.

Перед тем как, набычившись, ринуться в гудящее пекло, Уд успел ужаснуться: в окно спальни как раз светила с улицы запоздалая машина, и в отраженном от потолка свете фар он вдруг разглядел, как исказилось лицо Афродиты, — ее распластанное нагое тело сплошь покрылось, — как язвами, как окровавленной сыпью, — сотнями маленьких красных вожделеющих ротиков, из которых тянулись наружу высунутые трепещущие язычки, — не так ли кишело изрытое ими тело вавилонской блудницы, терзаемой зудом собственной неутолимой похоти? Каждое из этих отверстий-присосков норовило впиться, ужалить, лизнуть, утолить мерзкую жажду… Это была шкура самого блуда, сотканная блудом из стежек блуда на пяльцах блуда. Это было тело чешуйчатой змеи, каждая чешуйка которой была как разверстые ложесны воспаленного нетерпения.

— Ну же, Уд!!! Удушка! Ну же! У… у…дище! Ну-у-у!!

И он обезумел, бросившись куда-то с головой, опрометью, безоглядно, весь. Семь… восемь… девять… восемь… пять… один… полыхает объятый огнем мозг. Давит портупеей натянутая добела жила. Ему мерещится, что он на огромной глубине океана, он крепит болт к днищу расползающегося земного шара. Иначе погибнет мир. Нет воздуха. Удушье, Уду…

Наступила его обычная отключка. Лежит — красный, голый, скользкий, как дитя разродившейся великанши. Она обтирает его каким-то пахучим бальзамом. К ней возвращалось ее земное тело, сотни ротиков-присосков затягивались, как крохотные ранки от купидоновых стрел, кожа опять принимала фарфорово-матовый, чистый, бархатный оттенок…

Юджин, натаскивая босса, ссылался на древнекитайские трактаты, учившие, что правильные женщины никогда не отберут всю энергию у своих любовников, наоборот, они генерируют ее в их энергетических мешочках. Наверное, Афродита была правильная женщина. Древние китайцы знали, что произойдет, если женщина все вытянет из мужчины. Тогда то, чем любит любовник, может врасти внутрь его тела и проткнуть брюшину. Впрочем, эти китайские ужасы не могли касаться Уда ни с какой стороны. И если уж достоверно передавать, что он испытывал в своем состоянии отключки, то я бы отбросил старокитайские премудрости, тут, господа, просится что-то родное, свое, отечественное. Читал я у кого-то, что Гаврила Державин родился очень болезным младенцем, несколько раз совсем было кончался и его спасали, заворачивая в теплую кислую ржаную опару. Почти бездыханное тельце оживало в липкой дрожжевой благодатной колыбели… Вас это ни на что не надоумило? Да мы же на пороге потрясающего открытия, господа! Ребеночка спасали тем, что, обволакивая забродившим тестом, как бы помещали обратно в материнское чрево, где он и воскресал. Хлеб, хлеб наш насущный, который за всю жизнь не приедается и питает человека, — да, да, он сродни взыскующему и дарящему жизнь женскому лону, они подобны, они одно. Вот разгадка! Уд в минуты беспамятного погружения в Афродиту был тем самым голеньким болезным Гаврилой, целиком запеленутым в жаркий вязкий дышащий мякиш…

Пописать у графини Кака или покакать у графини Пипи — не все ли равно?

Когда Уд открыл глаза, он сразу понял, что все в порядке. Вымыт. Укрыт. Быстро провел рукой по темени — лейкопластырь на месте, свежий, сухой, сменили. Его жила, опадая, мягко пролегала по всей длине правого бока и ноги, как лампас. Впритык к кровати кто-то подкатил столик на колесиках, и на нем Уд увидел легкую закуску. Это были салат из спаржи и мусс из белого шоколада с орехами, облитый вишневой мякотью. Он приподнялся на локте. В ванной шумела вода. «Съесть или подождать?» Дверь открылась, Приап за ее спиной, дребезжа, дергался на своем кольце.

— Знаешь, — сказала она, — я вспомнила прекрасную строчку из Бодлера: «Я чувствовал в руке изгиб дремавших ног». Откуда этот француз мог видеть нашу ситуацию?

Она раскатисто расхохоталась.

— Знаешь, дорогой, я все время себя спрашиваю: а почему он не заводит разговора о лоббировании своего пресловутого цементного проекта? Или ты это оставил на последний момент, в дверях?

— У меня все изменилось, Афро. Мне ничего не нужно.

Она вскинула брови.

— Цемент, алкоголь, спонсорство — это все мелочевка, — сказал Уд. — Я закрываюсь на учет, Афро. У меня появились другие афродиции.

Она внимательно посмотрела на него. Уд заметил, что Афродита подкрасилась и сделала макияж. Ей очень шел белесо-розоватый — под цвет глаз — халат с белыми кисточками на поясе.

— Я на пороге важных решений, — снова сказал он.

— Как знаешь. Но тогда у меня к тебе одна маленькая просьба. Обещай выполнить.

— Да, с удовольствием, говори.

— Я хочу, чтобы ты возглавил наше общественное движение, Уд.

Он сел в постели.

— Ты что? Ты хочешь сказать, что я должен…

— Да, да, именно это, — перебила она. — Не подумай, что мы положили глаз на твои капиталы. У нас много спонсоров, ты знаешь. Нет, Уд, нам нужен ты, ты сам. Твой социальный темперамент.

Он потянулся рукой к брюкам.

— Афро, что такое ты говоришь? Скажи, как называется твое движение? Оно называется «Дочери России», ведь так? Так как же, блин, я сделаюсь вам дочерью вашей России?! Ты в своем уме?

— Ты что-нибудь слышал о трансвеститах, о транссексуалах? — невозмутимо спросила Афродита.

Уд застыл, не успев засунуть в брючину ногу.

— Хорошо, — продолжала она. — Тогда ты наверняка слышал об операциях по перемене пола.

Она смотрела ему в глаза холодно, серьезно.

— В нашем движении произошел раскол. Нам нужна сильная женщина-лидер.