Русские над Индией - Борис Тагеев

- Видите ли, - начал афганец, - мой брат занимал очень видный пост при эмире; но когда в 1888 году у нас в Афганистане вспыхнуло восстание и брат эмира Исхак-хан отложился, то и мой брат был на стороне последнего; за это после подавления восстания он был лишен флигель-адъютантства и долгое время был в изгнании, но потом вина его была прощена, и он получил назначение на Памир. Бедный, бедный мой брат! - прибавил афганец и покачал головой. - Что теперь будет с его семьею, если и меня расстреляют?

Он низко опустил голову.

- Нет, русские не расстреливают своих военнопленных, - успокоил я афганца, - напротив, лишь только наступит возможность, все вы будете отпущены.

- А что, большая семья осталась у твоего брата? - спросил Баранов.

- Нет, только жена да маленький сын, - ответил пленный, - жена его молода и красива, и, оставшись совершенно одна, она скоро погибнет - у нас в Афганистане не щадят красивых женщин. Ах, зачем вы убили Гуляма! покачал он опять головою. - А раненые где? - спросил он.

Я сказал, что оставлены на попечении киргизов.

- Ну, значит, они умрут.

- Почему это? - удивился я. - К ним два раза в день ездит доктор.

- Все равно, - ответил афганец, - киргизы ненавидят нас и непременно прирежут их при удобном случае.

- А пожалуй, это и правда, - сказал мне Баранов, - я тоже согласен с предположением пленного.

Распрощавшись с афганцем, мы отправились к раненым. Сердце сжалось, когда я вошел в темную юрту. Запах гниющего тела заставил невольно сделать шаг назад. На грязной кошме что-то копошилось, но глаз, не привыкший еще к темноте, не мог различать предметы. Когда был отдернут тюнтяк{52}, то передо мною открылась поражающая картина: двое раненых афганцев лежали на кошме и казались мертвыми. Двое сидели с замотанными головами, а на перевязке виднелись следы крови. Один из несчастных повернул ко мне голову и что-то сказал, но это были не слова, а какие-то раздирающие душу стоны, вырвавшиеся из его простреленной в двух местах груди. Лежавший около него афганец пошевелился и поднял голову, другой оставался неподвижным. Эта неподвижность особенно обратила мое внимание. Конец ноги его, высунувшейся из-под закрывавшего его тулупа, был как будто выточен из пожелтелой кости.

- Говорит ли кто-дибудь из вас по-узбекски? - спросил я.

- Да, тюра, я немного говорю, - ответил слабым голосом другой раненый, сидевший в глубине юрты.

- Бывает ли у вас доктор? - спросил я.

- Нет, тюра, не бывает, как перевязали нас первый раз, так и не приезжал. Вот один из товарищей уже умер, и никто его даже не уберет из юрты. Мы просили киргизов, а те говорят: "Вытащим всех вас, когда передохнете, собаки".

Я слушал, не веря ушам своим, но факты были налицо.

- Мы ничего не ели с тех пор, как поместили нас сюда, во рту горит, как в печке, а воды подать некому, киргизы совершенно отказываются помогать нам и даже грозились прирезать нас, как баранов. Попробовал я было проползти до реки, - говорил несчастный, - но силы не позволили, хотел из юрты вытащить мертвого - тоже не мог... А вот этот, вероятно, не сегодня, так завтра отдаст Богу душу, - сказал он, указывая на лежавшего ничком товарища...

У меня слезы подступили к горлу. Баранов, понуря голову, не понимая нашего разговора, сидел, устремив свой взор в сторону.

Когда я сказал ему о том, что слышал от афганца, он возмутился.

- Это же свинство наконец, - проговорил он. - Вот наша пресловутая гуманность к врагам, вот красноречивый пример ее, - возмутился он, и мы, обещав раненым сегодня же облегчить их участь, отправились на бивуак.

Рассказ наш о состоянии раненых произвел сенсацию между офицерами, многие из них сейчас же отправились к несчастным, захватив с собою обильное количество провианта, а к вечеру этих афганцев перевели в отрядный лазарет; двое из них были уже мертвы, а потому похоронены возле могилы своих товарищей, павших 12 июля.

Оставалось еще осмотреть развалины китайской крепости, гнездившейся над озером, на одной из прибрежных скал, и я отправился туда в сопровождении местного киргиза. Крепость представляла собою не что иное, как четырехугольное пространство, окруженное со всех сторон частью уже обвалившеюся, глинобитною стеною и, видимо, с проходом в северо-западной части. Здесь же стояли две могилы со старыми, полуразвалившимися надгробными памятниками и китайская кумирня с камнем для жертвоприношения Сума-Таш.

- Когда построена эта крепость? - спросил я у киргиза.

- Давно, тюра, я не помню, когда ее построили, но знаю, что китайцы занимали в ней гарнизон, и их джандарин ежегодно требовал от нас, чтобы наши бии (старшины) приезжали раз в год к нему и кланялись в ноги. Конечно, каждый из них подносил джандарину или барана, или яка, а кто побогаче, то и целого верблюда - в этом и состояла вся наша повинность. Вдруг в 1888 году нагрянули сюда афганцы. Китайцы хотели не допустить их до занятия Яшиль-куля, да только не смогли, и афганцы прогнали их за перевал Харгуш, разорили крепость и оставили на берегу реки Аличура своих солдат.

- Ну, а при ком вам спокойнее жилось, - спросил я, - при афганцах или при китайцах?

- Конечно, таксыр, при китайцах. Афганцы - это лютые звери, - с ожесточением в голосе говорил киргиз. - Они обирали нас, силою отнимали жен и дочерей и держали на своем посту.

Теперь я понял глубокую, мстительную ненависть, которую питали киргизы к своим истязателям.

Мы стали спускаться с горы и уже совершенно дошли до озера, как вдруг киргиз тревожно схватил меня за рукав.

- Смотри, тюра, что это? - испуганно спросил он, указывая на столб пыли, поднимавшийся в долине. Я заслонил глаза рукою от солнечных лучей и взглянул. Наш табун, погоняемый солдатами, бежал по направлению к бивуаку.

Сотня казаков пронеслась мимо меня, а в лагере была тревога. Войска становились в ружье.

- Что такое? - спрашивал я каждого попадавшегося мне навстречу, но никто ничего не знал. Я сел на лошадь и поскакал за казаками.

- Что такое означает эта тамаша{53}? - спрашиваю казачьего офицера.

- А видите ли, афганский кавалерийский разъезд, не зная о стычке 12 июля, случайно наткнулся на наши пикеты и, обменявшись несколькими выстрелами, показал тыл, - ответил мне хорунжий.

Мы ехали рысью. Киргизы скакали впереди, отыскивая следы афганских лошадей. Около ущелья следы исчезли, а потом ясно было заметно, что они расходились в две противоположные стороны. Очевидно, афганцы разделились на две партии.

После непродолжительного совещания было решено направить погоню по двум направлениям.

Было уже темно, когда мы остановились в темном узком ущелье, решив, что поиски совершенно напрасны. Лошади наши сильно утомились и были покрыты пеною. Луна своим желтым диском бледно освещала вершины гор.