Трагедия королевы - Луиза Мюльбах

Кампан с чувством пожала ему руку и произнесла:

— Поезжайте, мой юный друг, я от всего сердца благодарю вас за вашу преданность и верность. Будьте уверены, что королева узнает об этом. Прощайте!

— Нет! — вскрикнула Мария-Антуанетта, выходя из-за экрана. — Подождите. Вы не должны уехать, не получив благодарности от вашей королевы за свое бескорыстное желание оказать ей услугу.

— Королева, сама королева! — бледнея, прошептал Тулан и, упав на колени, с таким обожанием, с такою преданностью взглянул на Марию-Антуанетту, что она почувствовала себя растроганной.

— Я за многое должна поблагодарить вас, — сказала она, — не только за то, что вы поторопились привезти мне важное известие, но за доказательство того, что у королевы еще есть преданные слуги и верные друзья. Это сознание смягчит для меня горечь даже дурного известия. Еще раз благодарю вас!

Поняв, что королева отпускает его, Тулан поднялся с колен и, не отрывая взора от ее лица, попятился к двери, где он снова упал на колени, и, сложив молитвенно руки, поднял взор к небу, причем торжественно и с волнением произнес:

— Господи, Царь Небесный, благодарю Тебя за этот счастливый миг! С этой минуты я посвящаю себя служению моей королеве и с радостью пожертвую своей кровью, своей жизнью, если это может послужить к ее благу. Клянусь в этом; Бог и королева слышали мою молитву! — И, не бросив больше взгляда на королеву, не сделав ей положенного поклона, Тулан вышел из комнаты, затворив за собою дверь.

— Как странно, как странно! — тихо промолвила королева. — От его клятвы у меня вся душа содрогнулась, и что-то говорит мне, что я буду страшно, невообразимо несчастна и что тогда этот молодой человек окажется возле меня.

— Ваше величество сегодня взволнованы, поэтому все кажется вам имеющим значение и мрачный смысл, — тихо возразила Кампан.

— Но где же приговор? Дайте же мне приговор! Я хочу сама прочесть его!

— Не лучше ли вашему величеству узнать решение суда в присутствии его величества, чтобы сам король прочел вам его? — нерешительно заметила мадам Кампан.

— Нет, нет! Если приговор для меня благоприятен, я буду иметь радость лично сообщить его королю; если нет, то я успею овладеть собой и собраться с духом, прежде чем увижусь с королем. Пойдемте ко мне в кабинет: там уже зажжен огонь. Вы первая доставили мне известие, вы же первая должны узнать решение судей. Пойдемте, Кампан!

Мария-Антуанетта быстро вернулась в свои покои, сопровождаемая Кампан, следовавшей за нею с опущенной головой и тяжелыми предчувствиями.

В фарфоровом кабинете на столе из севрского фарфора и розового дерева горели свечи в высоких серебряных канделябрах, каждый в четыре свечи: королева не любила яркого освещения в своих интимных комнатах. Кроме этих восковых свечей, в кабинете не было другого освещения. Королева села в кресло у стола и, взяв у Кампан бумагу, сказала:

— Впрочем, нет! Прочтите ее вы, но смотрите — читайте все так, как там написано!

Кампан развернула бумагу и подошла к самому столу, а королева, наклонившись всем телом вперед, сложила руки на коленях и устремила на нее взор, полный нетерпеливого ожидания.

Кампан прочла:

— «Пункт первый. Письма и денежная расписка за подписью королевы, послужившие поводом к процессу, признаны фальшивыми.

Пункт второй. Граф Ламотт заочно приговаривается к пожизненным работам на галерах.

Пункт третий. Обвиняемая Ламотт приговаривается к наказанию кнутом, клеймению обоих плеч буквой О и к пожизненному заключению в богадельне.

Пункт четвертый. Рето де Вильет подвергается пожизненному изгнанию из пределов Франции.

Пункт пятый. Мадемуазель Олива считается по суду оправданной.

Пункт шестой. Кардинал…»

— Ну! — вскрикнула королева. — Что ж вы остановились, Кампан, отчего вы дрожите? Его оправдали!

Кампан прочла дальше:

— «Кардинал де Роган оправдан от всяких подозрений, и ему дозволяется перепечатать это постановление суда».

— Оправдан! — закричала королева, вскочив с кресла. — Оправдан! Ах, Кампан, значит, то, чего я боялась, — правда! Королева Франции может безнаказанно сделаться жертвой гнусной интриги, оскорбительной клеветы! Один из подданных королевы оскорбляет ее честь, ее достоинство, ее добродетель, и для него нет наказания, его оправдывают! Пожалейте меня, Кампан! Но и я в свою очередь жалею вас, жалею и оплакиваю Францию: если я не нашла беспристрастных судей в вопросе, касающемся моей чести, на что же могут надеяться другие, если им придется вести процесс, затрагивающий их счастье, их честь? Я опечалена до глубины души, и мне кажется, что с этого момента мою жизнь окутала ночная тень и… Боже мой, что это? — прервала она себя. — Это вы задули свечу, Кампан?

— Ваше величество, вы видите, что я не оборачивалась к свечам.

— Но посмотрите же: одна из свечей погасла!

— Это правда, — ответила Кампан, смотря на потухшую свечу, от которой поднимался голубоватый дымок, — но если вы, ваше величество, дозволите…

Она вдруг умолкла, и на ее лице появилось выражение испуга: вторая свеча на том же канделябре также погасла.

Королева не вымолвила ни слова; с побелевшими губами, с широко открытыми глазами она следила, как потухала последняя искра.

— Позвольте, ваше величество, я сейчас зажгу свечи, — сказала Кампан, протягивая руку к канделябру, но королева удержала ее.

— Оставьте, — прошептала она, — я хочу видеть, погаснут ли и другие две свечи…

Она вздрогнула и, медленно поднявшись с кресла, с безмолвным ужасом указала рукой на второй канделябр: одна из его свечей погасла.

Теперь в кабинете горела только