Театр и фантастика (сборник) - Марина Дяченко

Поезд шел мимо, набирая ход, уносил спящих и дремлющих людей, стаканы в подстаканниках и копченных куриц в полиэтиленовых сумках. Эмма зажмурилась от сырого ветра.

Поезд ушел.

Эмма огляделась и увидела, что на полустанке нет ничего, кроме полузанесенного снегом кирпичного сортира. Рядом – руку протяни – стояли сосны, белые хлопья срывались с их крон и падали, оставляя на снежной глади следы, будто от прикосновения одинокой лапы.

– Пойдем, – сказал Росс.

И они пошли.

Дорога была – занесенная снегом, но все-таки дорога, твердая тропа. Шли сначала вдоль насыпи, а потом свернули в лес. Елки высились справа и слева, патетичные, будто гранитные памятники – торжественные, чудовищных размеров елки; время от времени снег с них валился каскадом, и тогда обязательно оказывалось, что на ветке сидит ворона, а то и белка. И те, и другие были молчаливы – только шорох снега выдавал их присутствие.

Впереди покачивался оранжевый рюкзак Росса, и вилось, как вымпел, облачко его дыхания. Они шли полчаса, час; Эмма начала уставать. Снова пошел снег – рюкзак Росса украсился легкой белой шапкой.

Наконец, Росс остановился и обернулся. Без улыбки отступил в сторону, давая Эмме возможность разглядеть что-то впереди; Эмма подошла к нему вплотную и увидела колоссальное белое небо, уходящее за зеленую гору напротив, увидела долину внизу и селение в долине – две линии дымных столбов по обе стороны бесконечной узкой реки.

– О Господи, – сказала Эмма.

Росс вытащил из кармана пару наушников и напялил Эмме на голову – вместо упавшей на снег шапочки. И после секундной паузы Эмма услышала, как, понимая все на свете, все понимая и тем не менее не отчаиваясь, грянул симфонический оркестр.

В домике давно никто не жил, его пришлось долго протапливать и проветривать. Под боком у печки было жарко, в двух шагах – не таял лед на оконном стекле.

Хозяин – «ленд-лорд», как называл его Росс – принес обед, горячую уху и перловую кашу. Эмма ела жадно.

Говорили мало – только по необходимости.

Пообедав, вышли во двор; все дома на единственной улице обращены были фасадами к реке. Кое-где с берега на берег перекинуты были доски без перил, а кое-где соседям приходилось переправляться по выступающим над водой камням. У берегов намерз лед – будто вылитый в воду парафин. В стремнинах вода не желала замерзать: бежала, перекатываясь через камни, и смотреть на нее было холодно.

– Речка – это очень хорошая вещь, – почему-то сказал Росс. – Помогает многое понять. Мне, во всяком случае.

Эмма промолчала, потому что не хотела показаться глупой.

Через речку, будто танцуя по камням, переправлялась кошка – небольшое черно-белое животное с плоскими боками и сосредоточенной мордой дикого зверя, добытчика, несущего ответственность за себя и потомство.

Они шли в тишине.

Сосны тянулись к небу. Елки хозяйничали на земле.

Проехал, нарезая снег чудовищными колесами, исполинский вонючий грузовик. Эмма и Росс уступили ему дорогу, и, сделав шаг с обочины, провалились выше колена.

Потом дорога свернула, а Эмма и Росс пошли прямо – по тропке. Там, где тропка встретилась с рекой, был обледеневший мостик и маленький водопад.

Эмма села на поваленный ствол. Росс развязал охапку заранее собранных дров и развел костер на снегу.

Дрова шипели.

Эмма шипела тоже, потому что чай в алюминиевой крышке термоса обжигал пальцы.

Водопад шелестел. Рев и грохот падающей воды, все то, что в исполнении настоящих водопадов навевает восторженный ужас – оборачивается уютным бульканьем, если в тебе всего полметра высоты…

Эмма сгорбилась.

Ребенок, выросший в ней за несколько недель, проснулся и поднял голову. И толкнулся наружу – но нет, ему не суждено родиться, он этого еще не понимает, он будет рваться сквозь решетку ребер, и тогда Эмма станет запираться в ванной и читать монологи Матушки, глядя в забрызганное пастой зеркало. Все реже и реже; пройдет время, ребенок умрет, и Эмма станет носить его в себе – мертвого.

Долго? Очень долго. Может быть, всю жизнь…

И косые взгляды, и случайные встречи в коридоре, и смешки, и сочувствие, и заявление на столе главрежа – все это не так уж важно в сравнении с ним. С другим человеком, который возник у нее внутри – но ему не дадут родиться…

Через неделю – ровно через неделю! – премьера.

Эмма поняла, что ей холодно. Втянула ладони поглубже в рукава.

– Эмма?

Росс смотрел на нее.

У него были очень странные – Эмма заметила еще в поезде – глаза. Впрочем, нет, она обратила внимание раньше, в их первую встречу: он смотрел, будто издалека. Будто складывая и умножая в уме шестизначные числа. Будто мир оставался неподвижным, а глаза – те, что смотрели сейчас на Эмму – менялись. Взгляд его тек, будто вода.

Она снова опустила голову. Уронила.

– Ты можешь представить себе… ну хоть электрон? – спросил Росс.

Она не отвечала, придавленная вернувшейся тоской.

– Отвлекись, – сказал Росс. – Электрон – это что такое?

Эмма высвободила правую кисть, стянула варежку и показала ему крохотное пространство между большим и указательным пальцем. Так показывают, когда говорят: вот такой маленький, меньше горошины.

– В том-то и дело, – сказал Росс. – Он не просто маленький… И не просто вертится вокруг ядра, как Земля вокруг солнца. Он будто размазан по своей орбите – он как бы есть везде, и одновременно его нет… Вероятность, что он находится в любой точке, примерно одинакова… Понимаешь?

– Ну и что? – спросила Эмма.

– Хорошее занятие, – сказал Росс. – Вообразить себя чем-то, что есть – и чего нет. Что движется – и что неподвижно. Что бесконечно – и одновременно конечно… Вот этот ручей. Ты можешь представить, что ты – это он? Что тело этого ручья – твое тело? Каждая капелька, от истока и до устья… А там, в устье, очень интересное ощущение: ты заканчиваешься, но не сразу. Ты постепенно переходишь в другой поток, в реку… Это еще ты – но уже она. Ты одновременно – там, в устье, мягко умираешь, и здесь, у водопада, живешь, и там, у истока, только рождаешься… Одновременно. Ты – весь ручей. Вот если бы ты была лодочка – ты плыла бы постепенно, ручей разворачивался бы перед тобой поворот за поворотом, а потом закончился бы, началось бы что-то другое…

Эмма хлопнула ресницами. Веки отяжелели; неужели на ресницах – иней?

– Эта роль была важна для тебя? – без перехода спросил Росс.

Эмма молчала.

– До того разговора, что случился почти месяц назад, эта роль для тебя не существовала. Ты и думать не мечтала о ней. И была по этому поводу совершенно спокойна…

– Откуда ты знаешь, когда это было? – перебила Эмма. – Тебе Иришка сказала? Ну и ну, может быть, ты знаешь, в котором часу?