Конкурс красоты - Сухбат Афлатуни

Старлаб поднял руку с кольцом. Голоса замолкли.

— Мое первое желание… Я желаю, чтобы помиловали и отпустили… этих несчастных! Которых отловили во время стражи!

Площадь замерла. На мгновение. Как спиленное дерево, перед тем как рухнуть всей кроной, разбрызгивая листья и ветви. Остановились люди, выгружавшие пойманных из кузовов. Раскрыли рты красавцы. Улыбнулся, побледнев, НС.

Через секунду все это шумело, топало ногами, плевалось. Кто-то сзади резко пнул Старлаба и снова отбежал, всосавшись в толпу.

Наконец, Ученый секретарь поднял руку и шум начал смолкать.

— Что ж, доброта — хроническая болезнь, никогда не знаешь, когда наступит очередное обострение. У вас еще два желания, надеюсь, ими вы распорядитесь лучше. О, Богиня! Сколько раз я говорил — надо обучать людей, как правильно загадывать желания… Они же не умеют даже правильно желать! Их надо обучать этому, прямо со школы!

— Я пожелал, чтобы пленных помиловали и освободили! — повторил Старлаб.

— Да-да… Освободите сумасшедших!

Вот развязали первый мешок, содрали с лица маску и какой-то человек с бородкой, щурясь от прожекторов, начал бестолково размахивать руками: «Мы…

Мы — не Центр мира! Мы самая обычная провинция! Мандариновая, беспросветная провинция!..»

Хромая, поплелся куда-то по площади, продолжая выкрикивать.

Из следующего мешка вывалился человек в помятом белом халате: «Татуська! Сынок, не верь им, они идиота из меня хотели сделать… Я же не идиот, я ж твой отец! Ну помнишь, мы с матерью еще сидели, а ты на нас сквозь стеклышко глядел? А они меня — алкоголиком, а я только для украшения бутылку одну держал, чтобы тоска не жгла… Дай быстро обниму и побегу к твоей матери, может, теперь простит, змея… Дай, обниму!»

Еще кто-то уже обнимал Старлаба, целовал его холодные щеки, гладил по спине. Вот к нему подбежала женщина с полотенцем на голове и заплевалась горячим шепотом: «Спасибо, они меня окружали, все время окружали, а я спряталась под диван и восемь лет под диваном лежала, отстреливалась, а все оттого, что я в конкурсе красоты победила, я же красивая? Красивая я, да? Я красивая? Я же красивая, ну скажи!»

«Красивая, очень красивая», — кивал Старлаб, и женщина начинала танцевать и кружиться под обжигающим светом прожекторов.

Какие-то два парня целовали ему руки (он пытался отдернуть), повторяя что-то непонятное: «Да вознаградит тебя Аллах, да поможет тебе Аллах!» Вот из мешка, который дольше всего развязывали, вывалился парень в черной шапочке и поднял счастливое уродливое лицо: «Привет, профессор!» Гримасничая, Обезьяна попытался подняться, потом снова сел: «Не могу подойти, профессор… Меня били…» Старлаб хотел что-то крикнуть, но Обезьяну уже смыло толпой.

— Второе желание!

Площадь стихла.

— Запомните, — продолжал Ученый секретарь, — оно может быть выполнено только в течение часа! Впрочем, для того чтобы помиловать вас, часа вполне достаточно. Итак…

Старлаб сделал шаг вперед.

— Я желаю, чтобы сюда… чтобы здесь на один час собрали всех жителей Центра мира. И людей, и… так называемых животных!

И снова огромная подушка тишины придавила площадь.

— И одноклеточных? — тихо переспросил кто-то.

— И одноклеточных! — крикнул Старлаб. — И рыб, и птиц, и медуз… Всех!

Когда крики стали стихать, вперед вышел НС. Поблескивая пиджаком, он шел через площадь. Летящим сценическим шагом, улыбаясь, нервно сжимая в руке мандарин.

Подошел к Старлабу. Тихо спросил:

— Это ведь была шутка?

Старлаб помотал головой.

— Скажи, ты просто хотел порепетировать. Это была репетиция второго желания. Репетиция — это тоже очень ответственно! Скажи, ведь ты хочешь жить? Ты хочешь жить?!

— Да, я хочу жить, — медленно сказал Старлаб. — Жить, а не…

— И для этого тебе нужна сейчас эта толпа? Нет, я тебя понимаю. Я сам люблю, когда полный зал, огни, аплодисменты… Но ведь это не та публика, пойми! Она не оценит, она будет зевать, ведь сейчас еще ночь. Хорошо, если тебе нужна публика, мы обеспечим — профессиональную, полученную путем многолетней селекции, гибридизации публику. С развитыми хлопательными инстинктами, с натренированными улыбками — могут улыбаться часами! Хлопать — сутками, никаких кровоизлияний! Мы обеспечим! Причем это не будет засчитано как второе желание, это, так сказать, подарок от фирмы. Ну что, публику, а?

— Для чего?

— Ну, ты же догадался! Ты же уже обо всем догадался! О Богиня, как я за тебя рад! Как будто это я сам… Как вы обо всем догадались, с публикой… С музыкой… Музыку!

Заиграла музыка. Медленная, щемящая.

— О чем я должен был догадаться? — спросил Старлаб.

— Догадался, догадался! — махал руками НС.

И повернувшись к Ученому секретарю и двум фигурам, державшим футляр с куклой, о которой все уже забыли, крикнул:

— Откройте! Раз, два, тр-р-р…

— …ри!!!

Из футляра на ледяной асфальт вышла женщина в белой тоге, украшенной розами. Золотистые волосы были забраны вверх и украшены диадемой; полные губы слегка полуоткрыты. Она сделала несколько мягких движений под музыку, которая зазвучала громче. Прожектора погасли и первые лучи рассвета рассыпались по ее тоге, омыли кисти рук, лицо. Кружась и приседая в танце, она приближалась к Старлабу.

— Тварь… — пробормотал Старлаб.

Она обвила руками его шею и прижалась к губам.

— Любимый, я так рада… Мне было так плохо без тебя, так плохо. Думала, уже не увижу тебя. Но теперь все позади, мы ведь будем вместе, да? Ты теперь победитель, я так горжусь, я просто схожу с ума… Почему ты меня не обнимаешь?

Он обнял ее, а она все водила своими губами по его щекам, подбородку, шее. Ее слезы остывали на его щеках, ее тепло проникало сквозь кожаную куртку… Он целовал ее, и его губы пропадали в ее волосах, складках тоги, в ее дрожащих пальцах.

— Как я счастлива! — шептала она. — Мы будем жить с тобой в маленьком доме с камином и черепичной крышей. Когда пойдет дождь, мы будем слушать, как капли, обгоняя друг друга, бегут вниз по стеклу. А зимой будем любоваться кружением снега, поправлять каминными щипцами дрова в камине и читать друг другу Платона… И так — до старости. Сейчас ведь будет свадьба, да?

— Нет, — он оторвался от нее, сделав резкий шаг назад. Площадь, только что расплывшаяся, снова сгустилась, наполнилась ухмыляющимися серыми лицами.

— Нет, Тварь. Прости…

Поднеся ладони рупором ко рту, крикнул:

— Я повторяю свое второе желание! Я желаю, чтобы на эту площадь собрали всех обитателей Центра мира!

И отвернулся, чтобы не видеть онемевшего лица Твари. Не видеть, как она срывает с головы диадему, как обрывает белые розы с шелковой тоги. Как падает и начинает биться в судорогах на холодном асфальте площади. И как через минуту ее уже затаптывает хлынувшая со всех концов города…

Тысячи голов выросли на площади, качаясь, наплывая друг на друга, смеясь и ругаясь. Люди смешались с рыбами, насекомыми; пищали инфузории, испуганно лаяли собаки… «Не давите мне на панцирь!» — «А вы мне хвост оттоптали, вот и молчите теперь!» — «Ой, успокойтесь, а! Идите себе в канал и радуйтесь там…» — «Сами вы радуйтесь» — «Крыло! Крыло! Отдайте крыло!» — «Да подавитесь вы вашим крылом!» — «Ой, а кто это, кто это с повязками на глазах?» — «Тише, это медузы!» — «Ой, здесь же дети! Пусть идут на другую площадь, скажите и-и-им, чтоб кати-и-лись!» — «Как вы со мной разговариваете! Я человек… Сейчас Удостоверение человека покажу!»

Старлаб стоял над этим беспокойным и самозабвенно хамящим морем. На балконе второго этажа дома-музея; рядом, помешивая ложечкой в чашке, темнел Ученый секретарь. С другой стороны был НС; он с каким-то восторгом пожирал глазами площадь. Потом придвинулся к Старлабу и, словно пытаясь влезть в его ухо, заговорил:

— Вы думаете, я вас не понимаю? Я вас понимаю. Я вас отлично понимаю. Думаете, мне не тяжело каждый день торчать на сцене, ломаться перед этим быдлом? И мне тяжело. Если бы я не занимался аутотренингом, если бы не приучил себя к этим регулярным линькам, очищению всего организма… Да я бы уже с ума сошел! Разве эта жизнь? Уши, оглохшие от аплодисментов. Глаза, ослепшие от софитов. Кожа, постаревшая от грима… И, думаете, хотя бы кто-то наверху, в ВАКе или Секретариате сказал мне спасибо? Ну хотя бы раз? Одно маленькое, крохотное спасибо? Да во время прошлой линьки они меня чуть не…

НС бросил взгляд на Секретаря и, почти впившись в ухо Старлаба, зашептал:

— Они хотели избавиться от меня. Они боятся мыслящих людей. Им нужны марионетки, как наш Секретарь. Но именно поэтому я прошу: сохраните себе жизнь. Сохраните жизнь, и мы будем вдвоем разлагать систему. Служить ей и разлагать ее своим внутренним несогласием. Служить и разлагать. Прославлять и разрушать. Целовать ей ноги и гадить на ее макушку! Целовать и гадить! Что может быть увлекательнее, а? А потом…