Фальшивка - Николас Борн

– Вот эти – самые маленькие, груднички. От двух до пяти месяцев. И тот и другой мог бы представлять интерес, если бы в вашем случае были выполнены необходимые условия. – С этими словами монахиня снова бросила взгляд на Лашена, опять проверка, опять подозрения.

Из двух крохотных ртов рвался натужный крик. Ариана быстро отошла прочь от детей, которые «не могли представлять интереса».

Монахиня лишь мимоходом показала им другой бокс, в нем, сказала она, четыре искалеченных войной младенца, их успели вынести из горящих домов в Медаваре.

– Все дети хороши, – бросила она привычно-назидательным тоном, словно Ариана искала у этих детей какие-то различия. Но Ариана казалась лишь озабоченной. В самом деле, она прекрасно владеет собой, подумал Лашен, а в душе ведь переживает и очень боится, потому что из всех детей ей предназначен один-единственный ребенок, один-единственный, которого ей готовы отдать сразу, без долгих формальностей.

Считай, что эти боксы вроде аквариумов, в которых так и кишат различные, хотя и близкородственные виды, мечутся живые существа, еще не развившиеся, сущие головастики. Но нет, в них ведь уже многое заложено, все это – непредсказуемые будущие жизни, крохотные человечки, скоро они вырастут, станут представителями населения мира, одни из них будут голодать, другие – лопаться от жира, и все они будут существовать в вопиюще гнусной системе – обыденной жизни в той или иной точке вселенной.

Сквозь оконные жалюзи падал косой свет, мягкий, словно старый желтый бархат. В каждом слове Арианы и монахини сквозь учтивость пробивалась неприязнь. Наконец сестра Бригитта показала им последний бокс, но сама не пожелала войти – сложила руки на груди, сунув их в широкие рукава облачения, и посторонилась, пропуская вперед Ариану. В лице Арианы что-то словно опрокинулось, провалилось в глубокий ночной кошмар, полный страхов и унижений. Оно стало бледным и пустым, белый шрам на щеке исчез.

– Взгляните же, ведь это творение Божие, – ободрила ее сестра Бригитта. – Чего вы ждете? Идите, идите.

Ариана медленно подошла к боксу, словно исполняя приказание гипнотизера. Лашен – за ней. Она оглянулась, на ее лице вдруг появилось удивленное выражение.

– Мне страшно! – прошептала она.

Лашен вошел вместе с ней в бокс, поддержав ее под локоть. Они стояли в ногах детской кроватки. Глаз словно нет, подумал он, так напряженно ты смотришь сейчас ее, только ее глазами.

И в ту же минуту они оба потонули в глазах ребенка. Больших карих глазах, спокойно смотревших на них. Лашен долго не мог заметить хотя бы слабого движения век – эти глаза казались бархатными и излучали спокойный ровный свет. Черные волосы на висках и над ушами вились колечками, похожими на нежный мех. Лицо было совершенно неподвижно. Губы казались сухими, на них виднелись крохотные чешуйки светлой кожицы. Они подошли ближе. Ребенок следил за ними глазами, не поворачивая головку. Люди вызвали его интерес, потому что вошли в комнатку, но ничего другого это личико не выражало.

Сестра Бригитта все-таки тоже вошла за перегородку.

– Это девочка, – сказала она. – Ей около пяти месяцев. Шесть недель тому назад ее подобрали на улице в Ашрафие. Прошу обратить внимание: ребенок не из Ашрафие родом, хотя подкинули его там.

Лишь сейчас, при звуке ее голоса, Лашен осознал, что ребенок темнокожий. Будь я на месте Арианы, меня бы это испугало, подумал он.

– Можете забрать, – сказала монахиня.

Они, даже не обернувшись к ней, смотрели в эти глаза, в них не было ничего особенного и как раз поэтому виделось так много. Сестра Бригитта снова заговорила, и на сей раз нарушила действительно благоговейное настроение; он подумал: это монахиня виновата в том, что чувствуешь себя так, будто стоишь у детского гробика. Ариана бессильно поникла, опираясь на его руку, и, казалось, была охвачена глубокой скорбью.

– Только подпись поставить – и ребенок ваш, – сказала монахиня.

Ариана обернулась и посмотрела на нее с преданной улыбкой. Сестра ушла. Лашен погладил руку Арианы. Он чувствовал, что личико ребенка, его никем и ничем не занятый взгляд, его полная независимость притягивает к себе и не отпускает. И так же чувствует сейчас Ариана, подумал он. И вдруг понял ее до конца, словно много лет вместе с нею вынашивал этот план – завести ребенка.

Она снова овладела собой, лицо опять было родным, бледность исчезла, она даже раскраснелась от взволнованности и смущения.

– Это он, мой ребенок! – шепнула она и стиснула его руку.

Ребенок стал реальностью, понял Лашен, а из-за ожившего лица Арианы он стал еще более реальным. Ариана молчала и улыбалась. В улыбке были решимость и уверенность, Лашена это неприятно задело. Когда они вышли в коридор, сестра Бригитта встретила их удивленным взглядом из-под темного головного платка, с таким видом, будто уже давно занималась другими делами и с трудом припоминает, кто они и зачем пришли. Потом повела их налево и дальше в следующий коридор, где находились служебные помещения.

– В данном случае ребенка не нужно у кого-то забирать, чтобы отдать вам для усыновления. Как я сказала, никаких формальностей не требуется. Вы должны письменно подтвердить, что берете его по доброй воле. Если вы пожелаете, принимая во внимание наши расходы на содержание ребенка, сделать пожертвование, то величина суммы, как и само совершение пожертвования, зависят только от вашей доброй воли. Имейте в виду: пожертвования не обязывают нас принять ребенка обратно в приют, если возникнет такой вопрос.

От сестры Бригитты веяло холодом, что подчеркивалось намеренно вежливой речью. Ну да, она, конечно, давно решила отдать этого ребенка, но быстрое согласие Арианы, вообще ее согласие Бригитту обескуражило. На ее лице явно написано неудовольствие, досада, даже презрение. Просто будто другой человек читает тут какие-то формуляры. Должно быть, ей этот ребенок ненавистен, хотя по правде-то нет у нее права кого-то ненавидеть. Сестра Бригитта положила перед Арианой формуляр, и Ариана быстро его подписала, как будто тем самым брала ребенка под свою защиту, ограждая от какого угодно отношения этой монашки, которая от волнения вытаращила глаза, окруженные темно-коричневыми складками кожи. Видно, бездушная вера монахини в милосердие Бога и в свое собственное милосердие дала трещину. Ариана показала Лашену заполненный от руки формуляр. Особенно одну графу: «Приняла священное таинство крещения 17 декабря 1975 года».

– Что скажешь?

Он пожал плечами:

– Ну да, конечно. Для них же иначе и быть не может.

– Я не этому удивляюсь. Другое непонятно: крестив, они принимают этого ребенка как равного в число других крещеных детей. Зачем? Он же все равно считается и будет считаться незаконным. – Потом она обратилась к монахине: – Какую сумму вы предполагаете получить от меня?

Сестра Бригитта закрыла глаза и откинулась на спинку стула, подол ее одеяния приподнялся, и опять выглянули черные грубые башмаки. Не будь у них тут монастырского устава, подумал Лашен, и не будь на ней одеяния, платка и дорогих очков в тонкой оправе, эта толстуха была бы простой арабской теткой, из тех, что толкутся на базарах возле порта и по мелочи подторговывают всяким барахлом. А может, эта Бригитта родилась в хорошей семье, где и без нее было восемь, а то и десять душ детей, но, наверное, кожа у нее была темнее, чем у тех, вот и пришлось ей самоутверждаться, и ради приличного образования поступить в интернат при монастыре. А ведь ты, подумал он, хорошо понимаешь ревнивую неприязнь этой темнокожей арабки к темнокожему ребенку, которого сейчас навсегда заберут из монастыря.

– Так сколько? – повторила вопрос Ариана. Ей явно доставляло удовольствие по-деловому говорить с этой особой, коротко и ясно, только о деньгах, теперь она могла расквитаться за все обиды, которые причинили ее ребенку, отделив его от других детей, когда составили на его счет особое мнение, когда крестили, спасая душу, но презирая и впредь намереваясь презирать его тело.

– Никакие суммы не установлены, – сказала сестра Бригитта. – Мы тут не торгуем. Мы принимаем добровольные пожертвования лишь потому, что от них зависит наше существование. – Ловко ответила, хотя и смутилась, заметив, что Ариана хочет ее унизить.

– Тысячи лир хватит? Или две тысячи?

– Две тысячи? Это очень, очень много.

– Слишком много? Нет, не слишком. Это очень даже дешево, – сказала Ариана. – Удивительно дешевый ребенок, просто как на распродаже. Специальное предложение со скидкой, верно? Что ж, зато вы не принимаете рекламаций и если что не понравится, вернуть покупку нельзя. Итак, цена не слишком высока, да, цена оскорбительно низкая, но не мне же тут цены взвинчивать. Это самый прекрасный ребенок из всех, он еще совсем маленький и безымянный, а я получаю его буквально задарма, как бросовый товар. Подпись и две тысячи лир. Подпись уже поставлена. – Она написала чек и протянула монахине. Та, не взглянув на сумму, прижала чек пресс-папье и вежливо поблагодарила. Вконец запуталась Бригитта, по глазам видно – ужасно хочется ей отказать, ан нет, кишка тонка, сила-то на Арианиной стороне. А Ариана, кажется, довольна, отстала от нее наконец. Пеленки, сказала, при случае вернет приюту. Монахиня попросила Ариану подписаться на пропуске и его тоже придавила пресс-папье.