Дом черного дрозда - Элис Хоффман

Дори вытащила Вайолет Вест из пруда, где лед, по словам Лайона, был таким многоцветным, что можно было целую жизнь потратить на то, чтобы описать все оттенки цвета. Обе женщины так замерзли, что хватали воздух открытыми ртами, как рыбы. Они промокли до нитки, до костей, ноги у Дори посинели еще больше и стали цвета льда посередине пруда, того цвета полуночи, который Лайону нравился больше всех прочих.

— Порядок? — спросила Дори старшую женщину.

Вайолет Вест кивнула. На самом деле ей хотелось заплакать. Она думала о том, каким глупым был Бобби, и как она любила его, и как в мгновение ока вдруг стала такой старой, слишком старой, и даже просто стоять не могла без помощи этой женщины, которая спала с ее внуком Лайоном, единственным человеком на земле, за которого она отдала бы свою жизнь, если бы потребовалось.

— Отец у меня был фермером, и у него была упрямая лошадь. Я обычно влезала на забор и оттуда прыгала ей прямо на спину.

Дори не много рассказывала Лайону о своей семье. Она предпочитала, чтобы он думал, что она на самом деле верит — то, что потеряно, пропало навсегда.

— Есть хоть что–нибудь, чего ты не можешь? — спросила Вайолет.

Им пришлось буквально карабкаться вверх по пригорку, который вроде и не был таким уж крутым, если, конечно, не взбираться на него совершенно без сил, замерзшими и босиком.

— Я не могу иметь детей, — сказала Дори.

Сосульки свисали с грушевого дерева, и с сосновых иголок, и с крыши дома, которую давно пора было перекрывать.

— Они сделали это со мной. Я пыталась сказать Лайону, но он не хотел слушать. Это я не могу изменить, или переменить, или поправить. Ни пожелать, ни приказать. Очень может быть, что в конце концов он возненавидит меня за это. Да и за все остальное.

Они добрались до дома и разделись догола перед печкой. Даже своими полуслепыми глазами Вайолет Вест видела шрамы. От ледяного холода они стали багряными, почти красными, цвета груш с дерева, что росло во дворе, цвета крови, которую нельзя смыть, и всего того, что невозможно изменить.

— Он хочет, чтобы вы поехали и стали жить с нами.

Казалось, Дори не испытывает ни малейшего смущения от того, что на ней нет одежды. Все, что ей нужно было прятать, было глубоко внутри.

— Он сказал мне прошлой ночью. Он беспокоится, что вы здесь одна. То, что случилось, просто лишний раз убедит его в том, что он прав. Вы же знаете Лайона.

Никогда Вайолет Вест не ожидала, что будет стоять обнаженная в собственной кухне вместе с совершенно незнакомым человеком. Никогда не ожидала она, что лед окажется таким тонким.

— А ты чего хочешь? — спросила она.

— Я же сказала. Я хочу им поделиться.

Дори надела старую одежду Лайона — голубые джинсы, белую рубаху. Потом она подогрела пирог в сковородке на плите. Она добавила еще пару ложек меда и ваниль, которую нашла на полке. Она воспользовалась рецептом своей матери, тем самым, что когда–то запомнила, а потом повторяла себе на ночь, так, как другие напевают колыбельную или читают заклинание.

Пирог был горячий, и его можно было есть еще до того, как Вайолет упаковала те немногие свои пожитки, которые еще имели для нее какое–то значение. В конце концов, блюдо было незамысловатое, и, когда Лайон вошел в дом, обе женщины уже почти все доели.

СВАДЬБА СНЕГА И ЛЬДА

В 1957 году маленький городок на самом краешке Кейп–Кода вовсе не считал себя таким уж маленьким. Но только до первого зимнего снегопада. Когда природа замирала в тишине и неподвижности перед тем, как в воздухе закружатся снежинки, в предвкушении того безобразия, которое придется разгребать после, люди собирались в местном магазине, где можно было купить все, и запасались свечами, фонариками, провизией и бобами. Ну и конечно же, целыми буханками хлеба.

Обычно жители городка знали, кто чем занимается, а теперь они могли рассказать, что в холодильниках и кладовках у их соседей. А затем мир съеживался и становился все меньше и меньше, сужаясь до размеров подъездной дорожки к крыльцу дома, корзинки, сплетенной из красноватых ивовых прутьев, набитой хлебом и молоком, расчищенной дороги, света в соседском окошке, шара с падающими снежинками на полочке в детской.

Фарреллы разбирали сарай, но, когда начали падать первые крупные снежники, работу пришлось остановить. Не стоило продолжать, рискуя поскользнуться на крыше и сломать ногу или руку. В конце концов, Фарреллы славились осторожностью.

Джим и оба его сына, Хэнк и Джейми, спешно удалились в кухню. Лица у них раскраснелись, а руки, несмотря на шерстяные перчатки, иззябли. Грейс Фаррелл слушала прогноз погоды по радио и готовила томатный суп из консервированных помидоров с собственного огорода, оставшихся с последнего августовского урожая. Миски с густой похлебкой были такими горячими и пахли так восхитительно, что у Джима вышибло слезу из глаз, хотя, честно говоря, мальчики предпочитали суп «Кэмпбелл» из банок.

И все же в свои четырнадцать и семнадцать лет братья Фарреллы были достаточно умны и деликатны, чтобы похвалить суп, который сварила мать. Когда они имели глупость признаться в своих предпочтениях, мать, обычно весьма покладистая, хотя иногда у нее и случались пугающие вспышки гнева, удивлявшие всех без исключения, вылила всю кастрюлю в канализацию.

Она любила все домашнее, славилась своим виноградным джемом и рождественским пудингом, но тут она объявила, что не понимает, зачем этим занималась. И вообще, она может пойти работать, и что тогда они будут делать? Есть хлеб с маслом и суп прямо из банки. Когда Джим Фаррелл встретил ее, она работала медсестрой, но оставила больницу, чтобы заботиться о них. А они когда–нибудь ценили ее жертву? Да пусть на следующее лето весь сад зарастет травой, если они ни во что не ставят ее усилия.

Сад был настоящим испытанием, постоянной войной против прижившегося душистого горошка. Его побеги проникали повсюду, Грейс Фаррелл приходилось вырывать их целыми охапками. Ранней осенью она попросила старшего сына Хэнка помочь ей вырубить плети горошка топором, а потом они сложили большущий костер. Дым, поднимавшийся от него, был таким ароматным, что Грейс Фаррелл расплакалась. Она сказала, что дым попал ей в глаза, но с ней такое иногда случалось, вдруг у нее мелькала мысль о том, что где–то есть другая жизнь, которой она могла бы жить, жизнь, которую она бы выбрала, несмотря на любовь к мужу и сыновьям.

Говорили, что душистый горошек в поле посадила первая обитательница дома, Корал Хадли, потерявшая мужа и сына в море. Говорили, что после этого Корал никогда даже не смотрела в сторону океана, хотя он и был всего–то в миле от ее порога. Она крепко держалась за землю, и были люди, которые клялись, что пальцы у нее стали зелеными. Когда она шла по Мейн–стрит, из карманов у нее выпадали желуди, так что если кто–то подходил слишком близко, то наверняка спотыкался на желудях. Да уж, Корал сделала все, что в ее силах, чтобы возделать свой участок.