Дом черного дрозда - Элис Хоффман

Казалось, им было так хорошо вместе, и будущее для них было совершенно предсказуемым. А потом в один прекрасный день он не смог вспомнить, как ее зовут.

Лайон был среди тех, кто апрельским днем вошел в лагерь к северу от Мюнхена. С ними была провожатая — женщина, говорящая не только по–немецки и по–английски, но и на французском, итальянском и польском языках и даже на идише. И следовательно, ей можно было сказать «Покажите нам умирающих, детей и погибших!» всеми этими многообразными способами.

— Ох, бедняги, — сказал Лайон о людях в лагере.

Сама мысль о возможности существования такого ужаса уничтожила все, что он знал до этого. О чем он думал всю свою жизнь? О чем мечтал? Колонки цифр, в которых всегда был смысл, — вот что неизменно вызывало у него восхищение. Его влекло к порядку в мире, в котором порядка не существовало, и теперь он чувствовал опустошенность.

Когда подул ветер, он каким–то странным образом подул прямо сквозь него, и ему показалось, что теперь он только половинка человека.

— Я одна из них.

Переводчица была неказистой женщиной, старше Лайона на несколько лет, с резко очерченными скулами и широким ртом.

— Я еврейка. Вы что–то хотели бы сказать по этому поводу?

— Но сейчас ведь все по–другому. Вы же наш гид, а не заключенная.

Переводчица пристально посмотрела на него. Глаза у нее были серые, в них невозможно было ничего прочесть.

— Кем работает ваш отец? — спросила она.

К собственному удивлению, Лайон признался в том, что обычно предпочитал держать при себе. Родители погибли в автомобильной катастрофе, когда он был совсем маленьким.

— Тем лучше.

Переводчица казалась довольной.

— Теперь вам некого терять. Должны быть благодарны. Может, у вас жена есть?

Лайон сказал, что нет. Теперь он рассмеялся при одной мысли о том, что когда–нибудь мог жениться на Кэрол. Голова у переводчицы была повязана обрывком шарфа грубой шерсти с обтрепанными краями. Когда она свирепо смотрела на Лайона, он чувствовал ее внутреннее напряжение.

— Вы думаете, любовь — это смешно?

Переводчица подошла к нему ближе, так близко, что он почувствовал жар, исходящий от ее тела, и этот жар поразил его как электрический разряд.

— Я могу открыть любой замок без ключа, — сказала она ему. — И если надо, я могу убить человека шарфом.

Лайон, что бы он ни делал, всегда был самым лучшим и самым толковым. Это к нему вечно обращались за помощью, это у него спрашивали совета, это он всегда был всеобщим любимцем. Он знал ответы на все вопросы, по крайней мере до этого дня. Теперь он не был уверен в том, кто он такой. Был ли он человеком, который мог стоять на земле, потемневшей от крови, и при этом не повернуться и не убежать? Был ли он человеком, влюбившимся с первого взгляда?

Он навел справки и узнал, что переводчицу зовут Дори Ледерер. Позже на неделе, когда они беседовали с детьми, пытаясь изо всех сил понять, что же делать с ними, с теми, у кого война отняла семьи и у кого совсем не осталось никого из близких, она вновь была у них переводчицей. Когда с детьми в основном разобрались, к концу недели неожиданно потеплело. Возможно, природа пошутила, подарив красоту и тепло этому проклятому месту. Теперь, когда не было ветра, Дори сняла шарф, и Лайон Вест увидел, что голова у нее обрита.

— У вас были вши? — спросил Лайон.

— Здесь у всех вши. Вообще–то и у вас сейчас уже есть вши. Невозможно войти сюда через эти ворота и остаться чистым.

— Не знал, что вы были здесь заключенной.

— Я выбралась. Я врала всем и каждому, но врать можно только до какого–то предела. Потом, если хочешь остаться в живых, нужно переключаться на следующую ложь. Вот только что ты заключенная, а потом солдатская шлюха, а после переводчик. Дальше я могу стать кем угодно. Я знаю несколько фокусов. Хотите посмотреть?

Она попросила у Лайона денег и торжественно пообещала, что они исчезнут. Лайон был уже влюблен по уши. Его чувство к ней было болезненным, оно было хрупким и сильным и всепоглощающим. Он не мог поверить, что в месте, столь исполненном смерти, он нашел такого живого человека.

— Закройте глаза, — сказала Дори.

Когда он открыл глаза, она исчезла.

Но от Лайона было не так легко избавиться. Он ее отыскал. Что–то ему было от нее нужно. Он хотел ее в постели, но он хотел и большего: знать все ее секреты, все фокусы, все обманы, все горести. Когда он появился у ее дверей, она ничего не сказала, и он не мог догадаться, была ли она рада или нет. Ясно было, что она не удивилась. Она затащила его в свою комнату и позволила ему смотреть, как она раздевается. У нее было два длинных шрама, и все–таки, подумал Лайон, он никогда не видел никого такого красивого.

— Посмотри сюда! — сказала Дори. — Я серьезно! Внимательно посмотри. Я не могу заставить их исчезнуть. Просто чтобы ты знал. Потом не обвиняй меня, что я пыталась тебя одурачить.

Лайон притянул ее к себе на колени и заплакал. Несмотря на все, с чем он столкнулся за последние несколько недель, а может, благодаря этому он хотел ее больше, чем ему когда–либо представлялось возможным. Он никогда и вообразить не мог, что люди могут обращаться друг с другом так варварски, так чудовищно. Он никогда и вообразить не мог, что будет переживать такие чувства. Он думал о Дори, когда засыпал и в тот самый момент, когда просыпался, и между этими двумя моментами каждый раз, когда грезил в течение дня.

— Чувствительные мужчины бесполезны, — сказала Дори как–то раз ночью. — На этот раз я даю тебе шанс спастись.

Она приблизила рот к самому его уху и шептала, и от каждого ее слова в голове у него стучало.

— Я спала с мужчиной, который был убийцей. Что ты об этом думаешь? Беги, если знаешь, что для тебя лучше. Сию же секунду.

Но было слишком поздно. Лайон уже начал понимать, что не сможет уехать из Германии без нее. Он попросил ее выйти за него замуж и поехать с ним в Бостон. Там он начнет преподавать в Гарварде. Он был всего лишь ассистентом на кафедре математики, и, хотя это было не бог весть что, это было все, что он мог предложить. Он хотел бы дать ей большой дом за городом и лошадь, похожую на ту, что была у нее в детстве.

— Дай мне твой носовой платок, — сказала Дори. — Лучше платок, чем лошадь.

Лайон протянул ей платок, и Дори быстро завязала шелковый узел вокруг его пальца. Лайон старался изо всех сил, но не мог снять его, пока Дори не наклонилась и не развязала платок ртом.

— Теперь ты принадлежишь мне, — заключила Дори, будто это не было ясно с самого начала. — На самом деле мне жаль тебя, потому что ты никогда не освободишься.

Какое–то время Лайон работал в Берлине, а когда они вернулись в Штаты, то въехали в квартиру в Кембридже, неподалеку от водохранилища, где они любили прогуливаться рано утром, перед тем как вместе выпить кофе.