Вчерашний скандал - Лоретта Чейз

И тут же подумала, что лучше бы смотрела на стену за его спиной. Она помнила ощущение жара, исходившего от его тела при соприкосновении с ним, и низ живота охватила неведомая раньше судорога.

— Даже зная тебя, мне трудно в это поверить, — произнес Лайл. — В голове крутится одно и то же. Сейчас глухая ночь. Ты подошла к двери — практически раздетая — и открыла ее незнакомым людям.

— Я не раздета, — возразила Оливия. — Но если так, тогда и ты тоже.

И, словно для того, чтобы опровергнуть ее слова, рядом со своим господином появился Николс и помог ему облачиться в роскошный халат из зеленого шелка с подкладкой темно-красного цвета.

Не спуская глаз с Оливии, Лайл рассеянно принял помощь своего камердинера и жестом отослал его. Николс исчез так же тактично, как и появился. Каким образом такой человек, как Лайл, мог удерживать этого превосходного и опытного камердинера, оставалось для Оливии такой же загадкой, как и значение тех маленьких картинок и завитушек, какие Лайл рисовал ей в письмах, чтобы проиллюстрировать тот или иной момент.

Элегантный халат, должно быть, — дело рук камердинера. Лайл не из тех мужчин, которые заботятся о собственной одежде. Оливия всегда полагала, что одевать его — занятие неблагодарное. Однако камердинер оставался с ним и вместе с ним мужественно терпел лишения в Египте.

Она ощутила укол зависти, которую быстро подавила. Что завидного в том, чтобы вести жизнь невидимки?

Тем временем, пока Бейли занималась истеричной женой незнакомца, только Оливия оставалась практически раздетой.

— Это были чрезвычайные обстоятельства, — сказала она. — Когда кто-то нуждается в помощи, нельзя тратить время на то, чтобы прилично одеться.

Она жестом указала на женщину, которая сморкалась в то, что выглядело как один из носовых платков Оливии.

— Женщина была в беде, — продолжала Оливия. — Что, по-твоему, я должна была делать?

Лайл покачал головой. Свет, льющийся из канделябра за его спиной, придавал неясный блеск его выгоревшим на солнце волосам, создавая подобие нимба над его будто ангельским лицом.

Оливия перевела взгляд ниже, чтобы удержаться от искушения запустить пальцы в его взъерошенные со сна волосы. Вместо этого она уставилась на пояс его халата, но это только напомнило ей о том, как она держалась за его талию несколькими часами ранее. Оливия не знала, куда ей смотреть.

— Я бы хотел, чтобы ты думала, — ответил Лайл.

— Нет, — возразила она. — Ты бы хотел, чтобы я тихо сидела в ожидании мужчины, который придет, чтобы подумать за меня.

— Я не настолько глуп, чтобы ждать от тебя этого, — сказал Лайл. — И считал, что ты не настолько глупа, чтобы ввязываться в супружеские перебранки. Ты что, никогда не слушаешь своего приемного отца? Разве это не одно из правил Рэтборна?

— Думаю, тебя он тоже учил правилу относительно споров с леди. — Оливия отчаянно осознавала, что его голые ноги находятся в нескольких дюймах от ее ног.

— Благодарю за напоминание, — сказал Лайл. — Ты импульсивна до безумия и всегда была такой. Спорить с тобой — пустая трата времени, особенно посреди ночи в холодном коридоре.

— На тебе же теплый халат, — заметила Оливия. — А я не чувствую холода.

Взгляд Перегрина скользнул к ее груди.

— Некоторые части твоего тела его чувствуют, — произнес Лайл. — Но ты начнешь спорить и об этом тоже, а с меня достаточно. — Он повернулся и зашагал по коридору.

Оливия некоторое время стояла, наблюдая, как он от нее уходит.

Лайл всегда уходил… или уезжал… или уплывал к своим приключениям, к своей любви — Египту. Он будет возвращаться оттуда ровно настолько, чтобы лишить ее душевного равновесия. Она только на время получит назад своего друга и союзника, но после его отъезда останется в еще большей тревоге и досаде. Она станет ждать его писем, чтобы разделить его жизнь, а он — ох, он напрочь забудет о ней, не пиши она ему постоянно, напоминая о своем существовании.

Оливия сжала кулаки и пошла за ним.

Лайл вошел в комнату, закрыл за собой дверь и прислонился к ней, закрыв глаза.

Боги! О боги! Полуобнаженная Оливия…

Стоящая в коридоре гостиницы на всеобщем обозрении. Супруг Элспет наверняка вдоволь насмотрелся на напряженные соски Оливии под этим жалким подобием ночной сорочки.

Плоть Лайла тоже восстала, как будто не растратила уже достаточно энергии на то же самое.

— Иди вниз и принеси мне стакан бренди, — приказал он Николсу. — Нет, лучше бутылку. Три бутылки.

— Я мог бы приготовить вам поссет, сэр, — предложил Николс. — Очень успокаивает после такого напряжения.

— Я не хочу успокаиваться, — проговорил Лайл. — Я хочу забыться. Эти проклятые женщины!..

— Да, сэр.

Камердинер вышел.

Дверь едва закрылась за ним, как послышался стук.

— Уходи прочь, — ответил Лайл. — Кто бы ты ни был.

— Я не уйду. Как ты смеешь поворачиваться ко мне спиной? Как смеешь меня отчитывать, и мне приказывать, и…

Лайл рывком распахнул дверь.

Там стояла Оливия, все в том же раздетом виде, с поднятой рукой, готовой постучать снова.

— Иди к себе в комнату, — сказал Лайл. — Что, черт побери, не так?

— Ты, — ответила она. — Тебя не бывает годами. Ты ненадолго приезжаешь и потом уезжаешь. — Оливия размахивала руками, и от этого муслин туго обтянул грудь. — У тебя нет права приказывать мне или вмешиваться. Ты мне не брат, чтобы так указывать. Ты никак не связан со мной. У тебя нет никаких прав на меня.

Последовала еще более драматичная жестикуляция. Локоны в беспорядке приплясывали по плечам. Одна из лент на лифе начала развязываться.

— Если я пожелаю впустить десяток женщин в свою комнату, ты не имеешь права меня останавливать, — продолжала ругаться Оливия. — Если я захочу впустить десятерых мужчин к себе в комнату, ты меня не остановишь. Я не твоя собственность, и ты не будешь мне приказывать. Я отказываюсь подвергаться осуждению за то, что поступаю так, как считаю правильным. Отказываюсь…

Оливия, взвизгнув, запнулась, когда Лайл ухватил ее за руку, молотившую воздух, втащил в комнату и захлопнул дверь.

Она оттолкнула его.

Лайл отпустил ее и отступил назад.

— Все это очень раздражает, — проговорил он.

— Здесь я согласна с тобой, — ответила Оливия. — Я совершенно забыла, как ты можешь действовать на нервы.

— А я совершенно позабыл, что ты теряешь всякое чувство меры, когда на тебя находит… одно из твоих настроений.

— Это не настроение, тупица!

— Мне безразлично, как ты называешь это состояние, — сказал Лайл. — Ты не должна разгуливать, едва одетая, и устраивать публичные сцены. Не будь тот бедняга столь одурманен своей темпераментной супругой, когда ты открыла дверь, или будь на его месте кто-то другой либо вообще двое, последствия могли быть… Нет, я отказываюсь даже думать об этом. Черт возьми, почему ты никогда не думаешь, прежде чем что-то предпринять? Разве ты никогда не останавливаешься, хоть на секунду, чтобы поразмыслить о том, что может произойти?