Вчерашний скандал - Лоретта Чейз

— Без меня ты не пойдешь в сгоревшую церковь посреди ночи! — отрезал Лайл. — Я привык лазить по гробницам и храмам в темноте. А ты — нет.

— Тебе нужна ванна, — заспорила Оливия. — От тебя несет конским потом.

— Я хочу принимать ванну спокойно, — ответил он. — Я хочу спокойно есть свой ужин. Ничего не имею против ночного сна. Пока эта парочка рыщет на свободе, ничего из вышеперечисленного мне сделать не удастся.

— Я сама в состоянии…

— Знаю, знаю, — перебил ее Лайл. — Мы пойдем вместе, но тебе придется переодеться в более практичную одежду.

— Нет времени!

— Если они погибли, то останутся мертвыми и к тому времени, когда мы туда доберемся, — сказал он. — Если они всего лишь в беде…

— Всего лишь?

— Или неприятностями только запахло, что наиболее вероятно, то осмелюсь предположить, что наши леди выживут еще четверть часа. Они не более хрупкие, чем дикий вепрь.

— Лайл!

— Ты не сможешь карабкаться среди обуглившихся руин, разыскивая их, в таком платье, — сказал он. — Позволь Бейли переодеть тебя во что-то менее… менее… — Он жестом указал на ее оголенную грудь. — Менее воздушное. Но поторопись. Я даю тебе четверть часа, не больше. Если ты не будешь готова, я ухожу без тебя.

Пятнадцать минут спустя

— В брюках? — сурово сказал Лайл.

Оливия выскочила из дверей как раз вовремя. Он стоял уже на мостовой, готовый уйти без нее. Все в точности так, как и подозревала Оливия.

— Ты велел мне надеть что-то более практичное, — ответила она, все еще не в силах отдышаться после поспешных сборов. — Мне ни за что не удалось бы пролезть в платье в узкие места.

— Ты не полезешь ни в какие узкие места.

— В наши дни для женщин повсюду узкие места, — сказала она. — Однако в моде нынче модели более широкие. Мои рукава размером с маслобойку. Уверена, что прабабушке было намного легче разгуливать в кринолине.

— Если бы ты осталась на месте и позволила заняться поисками мне, тебе не пришлось бы втискиваться в одежду, которая не предназначена для женских форм.

— Ясно, — заключила Оливия. — Ты считаешь, что мой зад чересчур велик.

— Я такого не говорил! — возмутился Лайл. — Ты сложена иначе, чем мужчина. Никто не примет тебя за мужчину. Боже, у меня нет времени на подобную чепуху!

Он отвернулся и зашагал по улице.

Оливия пошла следом.

Лайл был в ужасном настроении, и Оливия понимала, что отчасти виновата в этом она. Она разбудила его ни свет ни заря после долгого и утомительного дня… после невероятно волнующего эпизода… о котором ей и думать не хотелось. Оливия сердилась на него и была расстроена по непонятной даже для себя причине.

То, что она сделала сегодня утром, было равносильно пощечине и побегу. Хорошо обдуманный недобрый поступок. И она оказалась в проигрыше, что случалось с ней крайне редко, а она не любила проигрывать.

— Идея не в том, чтобы сойти за мужчину, — начала она. — Я оделась ради удобства и комфорта. Ты велел надеть что-то практичное, а женские наряды непрактичны. И с каждым годом становятся все более непрактичными. Кроме того, разумный человек сообразил бы, что женщине невозможно сменить одно платье на другое за четверть часа. Тебе повезло, что я не спустилась в одной нижней сорочке.

— Как будто я тебя в сорочке не видел, — заметил Лайл.

— Если ты намекаешь на прошлую ночь, то это была моя ночная рубашка, — фыркнула Оливия. — И давай не будем говорить о прошлой ночи. Я не готова.

— А мне показалось, что это была сорочка.

— Значит, ты видел не так много сорочек, если не понимаешь разницы.

— Я мужчина, — заявил Лайл. — Мы не придаем значения мелким деталям женских туалетов. Мы замечаем лишь, много или мало на женщине одежды. По моим наблюдениям, на тебе было очень мало одежды.

— В сравнении с кем? — не унималась Оливия. — С египтянками? Они, кажется, склонны к крайностям. Они либо полностью закутаны до самых глаз, либо пляшут в одних колокольчиках. Дело в том…

— Сюда, — перебил ее Лайл, поворачивая на Сент-Хелен-сквер.

Площадь была шире, чем Кони-стрит, и не такая мрачная.

Проходя «Таверну Йорка», Оливия посмотрела наверх. На фоне неба, освещенного расплывчатыми пятнами звезд, вырисовывались темные силуэты зданий.

В следующее мгновение они уже пересекли площадь, свернули ненадолго на Блэйк-стрит, затем — на Стоунгейт и на узкую Йорк-лейн.

— Все дело в том, — сказала Оливия, — что женщинам следует разрешить носить брюки в подобных случаях.

— Все дело в том, — возразил Лайл, — что женщины не должны попадать в ситуации, которые требуют ношения брюк.

— Не будь ханжой. Тетя Дафна носит брюки.

— В Египте, — подчеркнул он. — Где женщины действительно носят одеяния наподобие шаровар. Но эта одежда не облегает фигуру, и поверх этих шаровар они носят многослойную одежду. Если бы ты надела такие брюки в Каире, тебя бы арестовали за непристойное поведение и высекли кнутом.

— Должна признать, что брюки немного тесноваты, — сказала Оливия. — Не знаю, как мужчины терпят это. Они натирают в чувствительных местах.

— Не говори о своих чувствительных местах, — предостерег Лайл.

— Я должна о чем-нибудь говорить, — сказала Оливия. — Один из нас должен постараться развеять тяжелое уныние от твоего общества.

— Да, ну что ж… — Лайл остановился. — О, черт, Оливия… Что касается прошлой ночи… когда ты пришла к моей двери…

Оливия тоже остановилась, сердце бешено колотилось в груди.

— Это была ошибка, — произнес Лайл. — Очень серьезная ошибка, во всех отношениях. Прости.

Он прав, сказала себе Оливия. Это ужасная ошибка со всех точек зрения.

— Да, — произнесла она вслух. — Так и есть. Но это не только твоя вина. Я тоже прошу прощения.

У Лайла был такой вид, словно у него камень с души свалился.

Оливия сказала себе, что ей тоже стало легче.

— Ладно, — кивнул Лайл, — значит, выяснили.

— Да.

— Просто чтобы внести ясность: ты все также невыносима, и я не прошу прощения за то, что отругал тебя, — заметил Лайл.

— Я понимаю и тоже не извиняюсь за сказанные слова.

— Что ж, очень хорошо.

Они пошли дальше.

Лайл никогда прежде не испытывал неловкости в ее обществе. Вот что значит пересечь черту, которую не следовало переступать. Он принес извинения Оливии, но не мог извиниться перед Рэтборном и не мог избавиться от ощущения, что предал его. Не мог избавиться от чувства, что совершил нечто непоправимое. Он открыл ящик Пандоры, и теперь…

— Пятнадцать минут, — прервал его размышления голос Оливии. — Только мужчина сочтет это разумным количеством времени.