Идущие. Книга I - Лина Кирилловых
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Да. Так когда-то были открыты части света, атом и пенициллин.
– Ха! Но он-то – нарушитель! Какие тут и для кого полезные открытия?
– Когда-то ты придерживалась несколько иных взглядов на правила.
– Что-то я не помню.
– Зря, зря…
Капитан выразительно кашлянул – не шумите, дети – и поднялся, чтобы задёрнуть шторы. Кабинет номер четыреста восемь, единственный обитаемый на семьдесят третьем заброшенном этаже, погрузился в песчаный полумрак. Но одно окно Капитан оставил свободным – льющий синеватый от наступающих сумерек свет прямоугольник. Снег косо скрёб по нему, как бесплотная лапа.
– Ты знала, что он идёт за тобой? – спросил Капитан.
– Да, – спокойно сказала Четвёртая.
– И не остановила.
– Именно.
– Ты имела на него какие-то виды? Ну, к примеру, приманка для зверей за дверью, чтобы проскользнуть самой, пока его будут грызть…
– Нет. Как ты добр. Просто предоставила своей судьбе.
– Судьбе быть сожранным. Понятно. По-моему, в доброте ты меня крупно обставила…
– Но его не сожрали, – резонно ответила рыжая. – К тому же, он действительно оказался полезен. Правда, Курт?
– Правда. Отвлёк меня от дел, заставил понервничать, сам перепугался, но зато косвенно поспособствовал тому, что мы нашли ядро в том квадрате, так что спасибо ему…
– Спасибо, – согласилась Четвёртая. – И он не только нам пользу принёс, но и себе.
– Не верю! – Луч помахала голубой варежкой в воздухе. – Что за польза может быть от страха? Элегантная седина? Кэп, не в твою сторону…
Тот рассмеялся и присел на подлокотник кресла.
– У меня не элегантная, а разбойничья, знаю… Объясни наконец ребёнку, рыжая, что ты имеешь в виду.
– Всё просто, Луч: тот человек нашёл сказку.
– Дурак, – повторила Лучик. – Какие сказки за дверями, в Неназванном?
– Специфические, да, – сказал Капитан. – Но наша рыжая не признает иного термина. Только «сказка». Здорово ведь? Рыжая?
– А ты всё так же иронизируешь.
– Молчу, молчу… Называй, как хочешь. Хотя, как по мне, твоё практически неприкрытое одобрение попавшего и его безрассудства – просто поощрение инфантилизма.
– Ты как-то говорил, что тебе нравится полёт духа и вера в необыкновенное. И называл это стремлением к волшебству, а не незрелостью или легкомыслием.
– Разум тоже никто не отменял. И обычный природный инстинкт сохранения собственной шкуры, который – я хочу заметить это, Курт – должен быть гораздо сильней всяческого там любопытства.
– Ты скучный, – Курт демонстративно зевнул и вытянул ноги. – А вот меня давно научили, что любопытство – двигатель жизни…
Но они тогда не стали играть ни в бильярд, ни в шашки – Лучик снова взяла его под руку и заговорщицким шёпотом (для этого ей пришлось потеребить Курта за рукав, чтобы он нагнулся) предложила показать одно интересное место.
«Но нам придётся подняться наверх».
«На крышу?»
«На холм, – сказала Лучик. – Позади центрального корпуса. С крыши видно плохо».
«Разве нам можно выходить за пределы больницы?» – Курт опасливо огляделся – нет ли здесь, в общем холле, чутких на слух докторов. Однако три дежурившие медсестры в данный момент были увлечены пинболом, а негромкий, но ровный гул, производимый голосами собравшихся пациентов, делал любой шепот неразличимым.
«Нельзя. Но неужели тебе не интересно?»
«Мне боязно, что нас поймают».
«Даже если поймают, что сделают-то? Прочтут лекцию? Выругают? Оставят без сладкого? Брось».
«Ты – авантюристка».
Лучик рассмеялась, встряхивая чудными волосами.
«Есть немного. Ну, так что – пойдёшь со мной?»
«А высоко в гору лезть?»
«На холм. Нет, не очень. Там довольно пологий склон, идти не трудно. Хотя, если ты неважно себя чувствуешь для прогулки, отложим на другой раз – вон, столик освободился, я сяду, займу… О, они оставили коробку с „Монополией“. Сыграем?»
Она, не стремясь к тому, конечно, чувствительно уколола его самолюбие.
«Я настолько выгляжу дряхлой развалиной? – ворчливо спросил Курт. – Тогда где мои ходунки? И зубы вставные… Подождет „Монополия“. К слову, о том, что это такое, я не имею понятия. Веди. Авантюристка…»
Лучик смотрела него очень лукаво.
«Тогда снимай халат».
«Чего?»
«Халат, говорю, снимай, – и тут же деятельно освободилась от своего, встряхнула и скатала в мягкий светло-голубой валик. – Иначе будешь цепляться полой за ветки. Да и, если споткнёшься о корень и свалишься, вымажешься в земле, потом придётся объяснять. А так, даже испачкавшись, можно будет скрыть следы преступления, надев халат обратно. У подножия холма, как только начинается подъём, есть старая сосна с большим дуплом. Я свой халат обычно оставляю там».
Больничный халат, бывший до этого момента для Курта своеобразным панцирем, защищающим, обещающим заботу и уход, определяющим в отдельную, правда, всё ещё не очень понятную касту, оказался обычной одеждой. Его можно было снять, не потеряв при этом статуса пациента – только без халата он сразу почувствовал себя голым и мёрзнущим. Вручил свой свёрток Лучику и пошёл следом за ней, неловко ощущая тяжесть рук, которые нельзя было пристроить в карманы. Но в нём уже начал говорить интерес. Что это за тайное место, подготовка к посещению которого требует такой конспирации?
«Там, должно быть, друидский алтарь, и ты меня на нём прирежешь».
«Но у меня нет ножа», – с улыбкой ответила Лучик.
«Тогда там ждёт кто-то с ножом».
«Мне жаль тебя разочаровывать, но нет».
«Тогда ты просто перегрызёшь мне горло».
«Я не достану. Ты слишком высокий».
«Сплошные препоны! – Курт со смехом всплеснул руками. – И божество Горы останется некормленым».
«Это холм, Курт».
«Но „Гора“ звучит солидней. Не отказался бы зваться Живущим На Горе. Мне поклонялись бы и приносили подарки. Апельсиновый лимонад ящиками…»
«Для этого тебе не нужно селиться абы где: вот он, твой лимонад, – Лучик показала на автомат с напитками, стоящий в нише коридора. – Только не напивайся сильно: как я тебя, такого булькающего, наверх одна потащу…»
Но Курт её уже не слышал.
Чуть позже, действительно слегка побулькивающий, с картонным стаканчиком, полным шипучки, в правой руке, – на дорожку – и чувством доброго умиротворения, Курт послушно шагал след в след за своей провожатой вверх по усыпанному хвоёй и поросшему невысокими соснами склону холма. Под ногами упруго стлался черничник. Ягод, несмотря на сезон, на нём почти не было. «Собрали уже», – сказала Лучик, подразумевая то, что на холм ходит не одна она. Здания больницы тускло краснели сквозь частокол сосновых стволов. С этой, оборотной стороны, Курт ещё не бывал. Оказывается, позади больницы рос лес.
«А почему тут нет заборов?» – спросил он.
«Заборы для тех, кто делает двери – напрасны, – ответила Лучик, будто цитируя. – Это мне рыжая как-то сказала, только не объяснила, что она имеет в виду. Но я тоже заметила, когда здесь гуляла. Ни заборов, ни оград, ничего, что ограничивало бы. Мне кажется, так потому, что здешние люди руководствуются каким-то другими границами, не рукотворными».
«Или здешнее начальство поощряет любопытных, – пробормотал Курт. – Прайм и тот… директор…»
«Не знаю насчет поощрения, – произнесла Лучик. – Но лучше, думаю, не попадаться».
Курт отхлебнул лимонада. Он был не очень похож на привычный ему, тот, что из прошлой жизни – более… острый, что ли, и вкус насыщенней, гуще. Курт задумался, пытаясь подобрать сравнение, и, споткнувшись обо что-то, чуть не пропахал носом землю.
«Аккуратно, тут всюду корни. В темноте их можно принять за змей».
«Ты ходила сюда в темноте?»
«Спускалась. Потому что сидела там долго. Там, наверху. Завораживает…»
«Тогда нам следовало взять с собой фонарик».
«Ну, мы же не будем до сумерек. Покажу тебе город, и только».
«Город за холме?» – Курт не очень понял.
«Под холмом, внизу. Вернее, под холмами. Больница тоже стоит на возвышенности».
Значит, где-то рядом с ними спал, дышал и переговаривался тёплый человеческий улей – автомобильный рокот, звон трамваев, светящиеся жёлтым окна, детский смех. Чего и следовало ожидать, конечно, – какая больница не связана с городскими службами? А за городом она расположена просто из терапевтических соображений: тишина, чистый воздух, природа. Но что здесь такого таинственного – какой-то город внизу… Курт спросил об этом.
«Он – не какой-то. Он – необычный».
Они уже преодолели большую часть дороги – к вершине холм становился песчаным, лысел. Сосны росли реже, черничник почти исчез, зато вдоволь было поваленных брёвен, пней и вереска. Вереск цвел фиолетовым и отчего-то пах яблоками. Над ним роились жадные до нектара шмели.
«А в чём его необычность, увидишь, – продолжила Лучик. – И мне очень хочется знать, как именно ты это увидишь».
