Время драконов (Триптих 1) - Сергей Гусаков

— Потом была лакуна длиной в год:

: Такой страшный, тяжёлый — и, наверное, прекрасный 1976 год...

..: несмотря на полупустые сиденья, расположились в облюбованном Ветом тамбуре. Ольга выгнала курящих Мамонта и Дизеля в соседний вагон, уселась на рюк, рядом поставила гитару.

— Две гитары и ни одного Коровина — это рекорд,— сказал Андрей. — Как бы заметил Дизель, в крайнем случае будет, чем примус разжечь.

— А кто забыл соль? — поинтересовалась Ольга. У неё была редкостная интуиция.

— Соль забыл я,— признался Сашка.

— Ерунда, купим в Ильинском,— Пищер махнул рукой,— меня больше беспокоит судьба бензина.

— А ты его не чеши,— посоветовал со своего рюкзака Вет.

— Легко сказать,— Пищер вздохнул,— этот разгильдяй отказался от стеклянных бутылок — тащить ему, видите-ли, тяжело. И налил бензин в какие-то ‘патентованные’ флакончики из-под шампуня...

— Он их сдаёт,— заложил Дизеля Вет,— вот и экономит. Он и водочные обратно попрёт, вот увидите.

: Из соседнего тамбура донёсся взрыв хохота.

— Уже начали,— Соломин демонстративно повёл носом,— “Кубанская”. Значит, от Мамонта. Он на халтуре в своём сантехнаре нехило подрабатывает...

— В тамбуре мёрзли ноги; Сашке было холодно, но предложить перейти в вагон или присоединиться “для подогрева” к Дизелю и Мамонту он не решался. Пищер, не отрываясь, смотрел на Ольгу; Сашка сказал про себя “ага” — но не более: для него всё такое было уже чужое, мёртвое. Словно ненастоящее — до конца жизни.

Соломин что-то сказал; Пищер ответил ему — как на другом языке,— резануло слово-сокращение: НБС,— чтоб не утонуть, не захлебнуться в невыносимой тоске и боли своей —— здесь, при всех — нужно было хоть что-то сказать, спросить,—

— Сашка спросил, что это — и Пищер начал ему рассказывать о Новом, или Настоящем Братстве Спелеологов, в которое входила их группа. Пищер был одним из магистров этого нового братства —— то есть тем, кто был признан, как Личность в мире ‘уходящих под’,— Сашке всё, что рассказывал Пищер, было в диковинку — под землёй он прежде ни разу не был, ведь коллектора и подвалы не в счёт — как не в счёт метро и замаскированная под него Новоафонская “пещера”,— и что это за слова такие: транс, налобник, система, плекс, шкуродёр...

— А что, официальный клуб спелеологов какой-нибудь есть — как КСП? — наивно спросил он.

— О Ф И Ц И А Л Ь Н Ы Й ? ? ? — все в тамбуре покатились со смеху.

— Ольга повела носом: из-под дизелевского рюкзака вытекала характерная лужа.

— Правильно сделали, что выгнали этих друзей с сигаретами,— заметил Сашка.

— Фигня,— усмехнулся Вет,— кому суждено быть повешенным... Да на таком холоде даже пары бензина не взрываются.

— Не образуются,— уточнил педантичный Пищер,— однако, сейчас я одного из этих “друзей” привнесу сюда — и...

— Будешь использовать, как тару для бензина? — хмыкнула Ольга.

: Пищер, не отвечая, скрылся в соседнем тамбуре.

— Представляете,— обратился к оставшимся Вет,— и в этот момент появляются контролёры...

— Смертельно жалко будет, что билеты, как дураки, взяли... С другой стороны, где ты видел, чтоб контра являлась, когда мы с билетами едем?

— Ну может, хоть на бензин...

— Распахнулась дверь межвагонного перехода, и в тамбур ввалился Пищер, волоча за собой Дизеля. Сзади добровольно шествовал заинтересованный Мамонт.

— Что, уже выходим? — не глянув в сторону лужи, беспечно спросил Дизель.

— Нет,— отрезал Андрей,— выйдет только Оля. А тебе я сейчас кое-что объясню и кое-что напомню...

— Ольга фыркнула и перебралась со своим рюком в вагон.

— Вот,— сказал Мамонт, протягивая пустую бутылку из-под “кубанской”,— можно собрать тряпочкой или носочком, и выжать сюда. Ещё не всё потеряно.

— Ну зачем же — в бутылку... Её же потом не примут — я лучше что-нибудь придумаю...

— Всё, что мог! В этой жизни!! Ты уже придумал!!!

... а дальше был местный автобус, на который они всё-таки успели и двадцать минут езды по тряской обледенелой дороге; белые поля и чёрная полоса леса у горизонта с катящимся по-над ней мандариновым солнцем, всех швыряло из стороны в сторону и друг на друга в минутном автобусном тепле — кратком дарованном кайфе, а потом Ильинское, конечная остановка: автобус, проскальзывая по глянцу укатанного снега, сделал круг — будто демонстрируя им круговой пейзаж/панораму высоких холмов, заросших лесом, и деревню, укутанную снегом, что закрывала речную долину, лежащую пред холмами,—

— и снова холод и ветер; Мамонт с Дизелем побежали в магазин — «соль-то хоть не забудьте», крикнула им в спины Ольга — а они пошли вперёд по белому разбитому зеркалу, из которого — из каждого сверкающего осколочка — било солнце, и осколочки эти хрустели под ногами леденцами, а сугробы казались мороженым —

: деревенская улочка, заваленная по заборы белым, белые толстые крыши домов и белый морозный трубный дым,— запахи жареной картошки, пирогов, дрожжей и борща, и чуть заметная в снегу — белая на белом — тропинка в конце улочки, спуск к реке;

— тропинка, перечеркнув лёд реки, упёрлась в откос другого берега; они пошли вдоль него по льду и вскоре берег расступился,— Сашка увидел узкую полынью, «Родник», сказал Пищер,— «сейчас хорошо, добавил Вет, а летом бы километр до моста пришлось обходить»,— «летом можно и вброд», сказала Ольга; здесь набрали большую двадцатилитровую канистру воды — она и занимала полрюкзака Пищера,— «потому что источников под землёй нет», сказал Пищер,— «можно полиэтилен под свод подвесить,– сказал Вет,– чтоб с канистрой каждый раз не мучиться — я уж грот присмотрел, где каплет прилично, только дырку в центре полиэтилена сделать и какую-нибудь ёмкость для сбора воды подставить»,— но пока приходилось затаскивать воду с поверхности, и они наполнили канистру плюс все фляжки, которые были — Сашка с презрением вылил из своей московскую хлорку, и прополоскал её, прежде чем набирать родниковую, чтоб не осквернить Вкуса,— мороз жёг щёки и руки, но вода казалась тёплой и сладковатой на вкус, и падал снег, и таял, попадая в тёмную воду, а от воды поднимался пар — и оседал на ветвях ив, склонившихся над водой, кристалликами инея; это было так необычно красиво и здорово — бело-пушистые ветви, склонившиеся к самой воде, фантастические наросты снежных цветов и сосулек,— «как под землёй», сказал Вет,— и все пили из Родника, ложась перед ним прямо на снег — «традиция», сказал Пищер,— и пил эту воду вместе со всеми Сашка, чувствуя, как с каждым глотком её из него уходит то, земное — а приходит и входит то, чему он не знает ни слов, ни эмоций,— “пока не знает”, догадывался он,—