Симфония убийства - Игорь Лысов

— Я не убивал! — закричал Силов. — Я не убивал!

— Маэстро, стоять! Никто тебя не обвиняет. Я же сказал, что проверка показала — ты ни при чем! А Николай при чем, это я тебе как психолог говорю… Многое сходится.

Виктор смотрел на Игнатьева в упор — он не знал, что говорить, как себя вести… Взять себя в руки ему удалось, он успокоился и решил просто сидеть и отвечать на вопросы… Правда, его беспокоила мысль, как можно было найти в этом городе Николая и даже точно найти? Вот это действительно загадка для Силова, он сморщил лоб и хмыкнул:

— А с чего вы взяли, что он убил?

— Не он, конечно…

— Ну, я имел в виду, от него, что ли?

— Вычислили, маэстро…

— Вычислили?

Полковник наконец-то расстегнул пиджак, налил по стаканчику и откинулся на спинку скамейки:

— Рассказываю, Силов… — Игнатьев не торопился с ответом, осматривая Виктора победно-профессиональным аспектом. — Ты пока ноты изучал, мы корпели над психологией преступников и других тяготеющих к уголовке лиц… Вычислили легко — ты знаешь, что он был половым гигантом, нет? Этот, убитый? Да, Владимир Ковальчук пожил хорошо и сладко, за что и поплатился — такой авантюрист с пушистым членом… такой… Когда Ковальчука хоронили, несколько сотрудников наших переписали всех женщин от двадцати пяти до сорока, пришедших проводить своего друга в последний путь. Из них только три штучки подходили под версию — убил ревнивый муж. Другой версии не было и быть не могло. Прочесали этих трех девиц — вышли на Светлану Званцеву. История простая — домашние скандалы, неуютность внутренняя, повышенная сексуальность женщины видна невооруженным биноклем… Прочесали телефон ее — там фотки разные… Дальше — дело техники, маэстро, тут тебе детали ни к чему…

Полковник смотрел на Виктора, желая получить реакцию восхищения. Даже налил еще по половинке стаканчика. Надо сказать, что он и раньше так делал, имея в виду свой стаканчик. Полковник был честный, порядочный, но все-таки полковник полиции — тут профессиональные навыки в любом случае давали о себе знать. Давали знать правильно — Силов хмелел… Все чаще и чаще он опускал голову, рассматривая обувь, иногда вскидывал взгляд за спину, словно искал кого-то — все это Игнатьев раскалывал как орехи щелкунчиком — поведение в стрессе бывает и похлеще.

— Непросто вам, — промямлил маэстро в конце концов…

— Не просто, в этом мире все простое уже закончилось лет сто назад… А на мне еще и чайка висит.

— Какая чайка? — безучастно спросил Виктор.

— Ну, ресторан «Чайка», который теракнули недавно…

— Тоже Николай?

— В смысле? — Игнатьев рассмеялся, как обычно — широко и дружелюбно. — Это висяк, хрен разгадаешь… Ясно, что Рому тронули. Есть за что — а кто сделал: ищи-свищи… Это висяк.

Полковник даже не расстроился, он просто констатировал факт, который во всем МВД признали как объективное обстоятельство. Такие дела не раскрываются…

— Я в Питер хочу поехать, — ни с того ни с сего брякнул Силов.

— Прямо сейчас, что ли? — не понял полковник.

— Хочу сейчас, а поеду завтра…

— Везет богеме — отпуск в летнее время… — пожалуй, самое искреннее, что мог сказать Игнатьев в этот вечер, он выразил в этой фразе.

— Сергей Иванович, я пойду… Тут народу до фига, и все смотрят на нас, — маэстро как-то по-собачьи смотрел на полковника.

— Народу? — удивился Сергей Иванович.

Силов не ответил. Он встал и молча протянул руку. Встал и Игнатьев. Молча, по-мужски, случилось рукопожатие. Виктор сел, помолчал, потом встал и пошел прочь. Уже по пути полковник прятал в пиджаке коньяк…

IV

Люди — идиоты или… идиоты! Неужели все это — долбаные единство и борьба? На хрена ели яблоко?! Ну, вот за каким-таким… им это яблоко, с голодухи, что ли? Нет, конечно, любой бы съел — познание же добра и зла. Но люди — идиоты. Познали добро и познали зло — по отдельности. А добро и зло вместе не познали. А это возможно ли вообще для человека? Ну, конечно, возможно, возможно. Вот Господь смотрел на это ничто, на этот хаос и понял, что делать — взял и разъял этот хаос на фиг… И появился свет, и появилась тьма — это же ясно. А между ними — жизнь! Нам же еще в шестом классе показывали этот фокус-покус сотворения мира: училка брала два шарика на палочках, заряженных по-разному, и приближала друг к другу… Бац — искра проскочила! Бац — еще одна! Пока шарики не разрядились… Искра — это и есть жизнь! Что тут непонятного?!

Даже эти отсталые даосы и тибетцы признают — энергия! Правит миром — энергия! А Бог сидит там где-то и держит в кулаках эту тьму и свет, чтобы не ближе и не дальше — а так, чтоб искра была! Чтобы жизнь была! Ему и пот-то вытереть некому, и руки заняты, а мы к Нему все со своими сраными вопросами: «За что, Господи?» да «Подай, Господи». Вот и подают все кому не лень… А у Него и времени нет, и возможности нет, чтобы подать нам, идиотам…

Правильно этот Маркс сказал, молодец мужик — лучше и не скажешь, — весь смысл промысла и самой жизни в этом промысле описал в одном предложении — единство и борьба противоположностей! Гений, блин… Значит, прочувствовал, прорюхал эту истину — нюх у него нужный, чуйка правильная!

А мы давай яблоки жрать, хотя нас предупреждали, что гармонии не увидим уже больше. А только: отдельно — добро и отдельно — зло. Грех ведь в том, что теперь не видим единства, а видим, что вот это — хорошо, а вот это — плохо. А чтоб жизнь продолжалась, надо, чтобы и «хорошо» увеличивалось, и чтобы «плохо» не растворялось совсем!

Вот и служат каждый своему мамоне! Вот и беда! Вот и беда!

И собираются люди где-то посерединке, где полный ноль. И орут оттуда свои просьбы, а жизнь-то в этом месте и провисает! Не удержать ей такое количество нулей! Коленом поддать да растрясти их всех равномерно… Соберутся опять!

Верните гармонию, блин! Не хочу я это яблоко, хочу гармонию! Я — твой, Господи! Я пройду до края света и тут же пойду обратно — до тьмы. Как челнок, как челнок буду сновать и бегать от света ко тьме! Чтобы, как Ты — гармонию удерживать!

V

Так бывает: когда невыносимая жара скапливается в одном месте, она не уходит постепенно и полузаметно. Где-то наверху собирается вся влага, которая могла бы омывать город