Исследование истории. Том I: Возникновение, рост и распад цивилизаций. - Арнольд Джозеф Тойнби

«Мы верим… что примерно две тысячи миллионов лет тому назад… вторая звезда, слепо блуждая в космическом пространстве, случайно подошла на близкое расстояние от Солнца. Так же как Солнце и Луна являются причиной приливов и отливов на Земле, эта вторая звезда должна была послужить причиной приливов и отливов на поверхности Солнца. Но они должны были весьма отличаться от тех слабых приливов и отливов, которые маленькая масса Луны вызывает в наших океанах. Огромная волна прилива должна была пройти по всей поверхности Солнца, в конце концов образовав гору удивительной высоты, которая бы становилась все выше и выше по мере того, как причина волнения приближалась. И прежде чем вторая звезда начала удаляться, ее приливный удар сделался настолько мощным, что эта гора разорвалась на части и извергла вовне свои небольшие осколки, подобно тому, как гребень волны разбрасывает брызги. Эти небольшие осколки циркулировали с тех пор вокруг своего родителя Солнца. Они стали планетами, большими и малыми, одной из которых является наша Земля»{28}.

Таким образом, с уст астронома-математика, после того как уже произведены все его сложнейшие вычисления, снова сходит миф о столкновении между Богиней Солнца и ее похитителем, рассказ, столь привычный для нас в устах неискушенных детей природы.

Присутствие и могущество этого дуализма в причинной обусловленности цивилизаций, возникновение которых мы исследуем, признается современным западным археологом, чьи исследования начинаются с сосредоточения на окружающей среде, а заканчиваются интуицией тайны жизни:

«Окружающая среда… не является абсолютной причиной в формировании культур… Она, без сомнения, наиболее заметный из отдельных факторов. Но существует еще не поддающийся объяснению фактор, который вполне откровенно можно обозначить как x, неизвестную величину, по-видимому, психологическую по своей природе… Если x на деле является не самым заметным фактором, то он, несомненно, самый важный, самый судьбоносный»{29}.

В данном нашем исследовании истории эта настойчивая тема сверхчеловеческого столкновения уже заявила о себе. Ранее мы наблюдали, что «общество… в ходе своей жизни сталкивается с рядом проблем» и что «каждая проблема — это вызов, подвергающий испытанию».

Давайте попытаемся проанализировать сюжет этой истории или драмы, повторяющейся в столь различных контекстах и в столь разнообразных формах.

Мы можем начать с двух общих черт: столкновение мыслится как редкое и порой уникальное событие; и оно имеет обширные последствия, соответствующие обширности того нарушения, которое оно производит в привычном, естественном порядке вещей.

Даже в беспечном мире эллинской мифологии, где боги видели, как красивы дочери человеческие, и вступали в отношения со столь многими из них, что их жертвы могли быть выстроены в ряд и прошествовать в поэтических каталогах, подобные инциденты никогда не переставали быть событиями поразительными и неизменно приводили к рождению героев. В тех версиях сюжета, где обе противоборствующие стороны представлены сверхчеловеческими личностями, редкость и важность события еще более заметна. В Книге Иова «день, когда пришли сыны Божий предстать пред Господа; между ними пришел и сатана»{30}, очевидно, задуман как событие необычное. Таково же и столкновение между Господом и Мефистофелем в «Прологе на небе» (намекающем, конечно же, на начало Книги Иова), который открывает действие «Фауста» Гёте. В обеих из этих драм земные последствия столкновения на Небе ужасны. Личные испытания Иова и Фауста на интуитивном языке художественного творчества предстают как бесконечное число раз повторяющееся испытание человечества. На языке же теологии это же грандиозное последствие предстает результатом сверхчеловеческих столкновений, описанных в Книге Бытия и в Новом Завете. Изгнание Адама и Евы из Эдемского сада, последовавшее за столкновением между Яхве и Змием, не что иное, как грехопадение человека. Страсти Христовы в Новом Завете — не что иное, как Искупление человека. Даже рождение нашей планетарной системы из столкновения двух Солнц, как оно изображено современным астрономом, признается этим авторитетным ученым «событием почти невообразимой редкости».

В каждом случае история начинается с совершенного состояния Инь. Фауст совершенен в знании, Иов — в добродетели и процветании, Адам и Ева совершенны в невинности и покое, Девы (Гретхен, Даная и др.) — в чистоте и красоте. Во Вселенной астронома Солнце, совершенная сфера, следует своему ходу в целости и невредимости. Когда Инь является завершенным таким образом, оно готово перейти в Ян. Но что заставит его это сделать? Перемена в состоянии, которое по определению является совершенным в своем роде, может начаться только благодаря импульсу или мотиву извне. Если мы мыслим это состояние как состояние физического равновесия, то должны ввести другую звезду. Если мы мыслим его как состояние психического блаженства, или нирваны, то должны вывести на сцену другого актера — критика, чтобы заставить разум снова думать, вызывая сомнения, или противника, чтобы заставить сердце снова чувствовать, внушая страдание или недовольство, страх или антипатию. Это роль Змия в Книге Бытия, Сатаны — в Книге Иова, Мефистофеля — в «Фаусте», Локи — в скандинавской мифологии, Божественных Возлюбленных — в мифах о Деве.

На языке науки мы можем сказать, что функция вторгающегося фактора состоит в обеспечении тому началу, в которое он вторгается, наиболее пригодного стимула, чтобы вызвать наиболее мощные творческие изменения. На языке мифологии и теологии импульс или мотив, который заставляет совершенное Инь-состояние перейти в новую Ян-активность, исходит от вторжения Дьявола во вселенную Бога. Данное событие можно описать лучше именно в этих мифологических образах, поскольку в них не замешано противоречие, возникающее при переводе утверждения на язык логических понятий. В соответствии с логикой, если вселенная Бога совершенна, то не может быть Дьявола внутри ее пределов, тогда как если Дьявол существует, то совершенство, которое он собирается испортить, должно быть неполным уже из самого факта его (Дьявола) существования. Это логическое противоречие, не решаемое логически, интуитивно преодолевается в воображении поэта и пророка, воздающих славу всемогущему Богу и, тем не менее, принимающих как очевидное, что Он подчинен двум решающим ограничениям.

Первое ограничение состоит в том, что в совершенстве уже сотворенного Им Он не может найти возможности для дальнейшей творческой деятельности. Если Бог мыслится как трансцендентный, то создания великолепны, как никогда, однако, они не могут «меняться из великолепия в великолепие». Второе ограничение Божественной силы — в том, что если возможность нового творения предлагается Ему извне, то Он не может не принять ее. Когда Дьявол бросает Ему вызов, Он не может отказаться от принятия вызова. Бог обязан согласиться с затруднительным положением, поскольку отказаться Он может только ценой отрицания Своей собственной природы и ценой того, что перестанет быть Богом.

Если Бог, таким образом, не является всемогущим в понятиях логики, то остается ли Он еще непобедимым в понятиях мифологии? Если Он обязан принять вызов Дьявола, то обязан ли Он также победить в будущем сражении? В еврипидовском «Ипполите», где роль Бога играет Артемида, а роль Дьявола — Афродита, Артемида не только не в состоянии отклонить противоборство, но и обречена на поражение. Отношения между олимпийцами анархичны, и Артемида в эпилоге может утешиться лишь мыслью о том, что однажды она сама сыграет роль Дьявола в ущерб Афродите. Результатом является не творение, а разрушение. В скандинавской версии разрушение также находит свой исход в Рагнарёке[160], — когда «боги и демоны убивают и убиваемы», — хотя единственный в своем роде гений автора «Прорицания вёльвы» заставляет зрение своей прорицательницы пронзить мрак, чтобы увидеть за ним свет новой зари. С другой стороны, в иной версии сюжета поединок, следующий за обязательным принятием вызова, принимает не форму перестрелки, в которой Дьявол выстрелил первым и не может не убить своего противника, но форму пари, которое Дьявол, очевидно, обязан проиграть. Классическими произведениями, где выражен мотив пари, являются Книга Иова и «Фауст» Гёте.

Именно в гётевской драме акцент сделан наиболее четко. После того как Господь заключил пари с Мефистофелем на небе, на земле между Мефистофелем и Фаустом заключается следующий договор:

Пусть мига больше я не протяну,В тот самый час, когда в успокоеньеПрислушаюсь я к лести восхвалений,Или предамся лени или сну,Или себя дурачить страсти дам, —Пускай тогда в разгаре наслажденийМне смерть придет!

Запомни!

По рукам!Едва я миг отдельный возвеличу,Вскричав: «Мгновение, повремени!» —Все кончено, и я твоя добыча,И мне спасенья нет из западни.Тогда вступает в силу наша сделка,Тогда ты волен, — я закабален.Тогда пусть станет часовая стрелка,По мне раздастся похоронный звон{31}.

Отношение этого мифического договора к нашей проблеме возникновения цивилизаций можно выявить, отождествив Фауста в момент, когда он заключает свое пари, с одним из тех «пробудившихся спящих», что встали с уступа, на котором лежали в спячке, и начали карабкаться вверх по скале. На языке нашего сравнения Фауст говорит: «Я принял решение оставить этот уступ и карабкаться по этому обрыву в поисках следующего уступа наверху. Поступая так, я осознаю, что оставляю позади себя безопасное место. Однако ради возможности достижения я возьму на себя риск падения и гибели».