Суд над Иисусом. Еврейские версии и гипотезы - Михаил Хейфец

Почему Понтий Пилат мог явиться в столицу Иудеи на Песах?

Может быть, был встревожен донесениями о появлении в столице еврейского деятеля, пользующегося неслыханной популярностью? Преступника, явно посягающего на права божественного Августа Тиберия?.. Что, кстати, не исключает евангельскую версию, будто жалобы на этого проповедника шли из кругов, близких к первосвященнику и Синедриону. Это вполне возможно… Просто доносчики могли не предполагать столь молниеносной реакции прокуратора на подметные письма соплеменников рабби…

Как бы то ни было, сверхскоростная судебная процедура в Евангелиях, связанная с грубейшими нарушениями еврейского Закона, объяснима, по Коэну, одним-единственным образом: «Синедрион и первосвященник были бессильны диктовать расписание хода событий — оно было им навязано» (50). Единственная инстанция, которая могла навязывать порядок Синедриону в ту пору, называлась римской властью. Пилат явился в столицу, он приказал немедленно, ночью, арестовать Йешуа и на утро готовился его судить.

Итак, возвращаемся к гипотезе, выдвинутой Хаимом Коэном для объяснения немыслимых юридических беззаконий, зафиксированных в Евангелиях, тех самых, что давали «библеистам» основание считать, что это все — мифология, ибо «этого не может быть, потому что не может быть никогда».

«Мы убеждены, — пишет Коэн, — что лишь одна причина могла побудить первосвященника созвать ночное заседание Синедриона у себя дома и заставить полный его состав явиться на этот беспримерный созыв: еврейское руководство было крайне заинтересовано предотвратить казнь римлянами еврея, столь популярного, как Иисус» (51).

Повторяю, гипотеза Коэна действительно решает юридические трудности. По еврейскому Закону любые (даже самые строгие — субботние) запреты отменяются, если надо что-то сделать для «спасения жизни еврея» (так называемое правило «пикуах-нефеш»). Более того, нарушение запрета считается в этом случае не грехом, а праведным делом. Можно собраться для суда, можно работать в Пасхальную ночь, можно допрашивать любого человека, включая обвиняемого, — словом, все нарушения считаются дозволенными и даже положенными, если речь зайдет о «пикуах-нефеш». Под такой призыв первосвященник вполне мог призвать Синедрион, и тот послушно явился и участвовал в работе.

Единственное, но существенное возражение: а зачем это в принципе Синедриону надо — спасать галилеянина?

Уж, конечно, не для «спасения жизни»… Политики, даже религиозные, — люди достаточно циничные.

Но, по Коэну, у Синедриона имелся-таки необычайно веский повод искать спасения жизни Йешуа. Это повод был вовсе не религиозным, уж тем паче не гуманным, но — конкретно-политическим.

Вспомним события, предшествующие аресту.

Провинциальный выходец из галилейской глуши, т. е. заведомо неавторитетный для столичного истеблишмента законоучитель («Разве из Галилеи придет Мессия?» Иоанн, 7, 41–42) приходит в Иерусалим. Еще две тысячи лет не будет телеграфа, и полторы тысячи лет — газет и даже регулярной почты, связывающей провинцию с городом, отстоящей от нее на неделю пешего пути. И… «множество народа постилали свои одежды на дороге, а другие резали ветви с дерев и постилали на дороге. Народ же, предшествовавший и сопровождавший, восклицал: „Осанна сыну Давидову! Благослове идущий во имя Господне!“» (Мф, 21, 8–9). Энтузиазм народа столь велик, что фарисеи обратились к Йешуа с просьбой обуздать его последователей: «И некоторые фарисеи из народа сказали: „Учитель! Запрети ученикам Твоим“» (Лк 19, 39). Политические силы в городе видели: «весь мир идет за ним» (Иоанн, 12, 19).

Коэн выстраивает гипотезу. Во-первых, спасение от рук римлян столь популярного проповедника необыкновенно подняло бы в народе престиж и авторитет Синедриона. Как учреждение, сотрудничающее с римлянами, Верховный суд находился в двусмысленном положении: с одной стороны, за ним — огромный авторитет, наработанный поколениями предшественников в качестве высшего законодательного и судебного органа страны. С другой, политика сотрудничества с Римом постоянно позорила инстанцию. Все еврейство пользовалось плодами успешного сотрудничества глав Храма со сверхдержавой: благодаря услугам, оказанным первосвященником Цезарю в борьбе с Помпеем, а Августу в битвах с Антонием была сохранена культурно-религиозная и судебная автономия, и кое-где (в Галилее, к примеру) даже и политическая. Были дарованы немалые права Храму и евреям диаспоры…

И все же сторонники Рима считались глубоко презренными личностями. Евреи в принципе, т. е. религиозно, не воспринимали язычников как полноценных людей. Тацит писал: «Все, что для нас свято, для евреев богохульно» (51). Святой Петр в «Деяниях апостолов» сказал некоему, весьма уважемому им римлянину: «Вы знате, что иудею возбранено сообщаться или сближаться с иноплеменником» (10:2). С религиозным отторжением сопрягалось и социальное: гнет Рима в провинциях был очень тяжел. Взять хотя бы налоговое бремя. «Налоги никогда и нигде не внушали населению любовь к властям, — пишет Х. Коэн, — Налоги же, собираемые чужеземными поработителями и не дающие налогоплательщику никакого возмещения… могут побудить его к самым отчаянным поступкам. Не менее возмутительными были и способы поборов. Установленных норм не существовало, и никто не знал заранее, сколько и за что ему придется платить… Налогообложение было вполне произвольным и порой принимало размеры конфискаций. Сборщики налогов часто не отличали собственных карманов от казны и „взимали больше, чем было назначено“ (Лк 3:13). Тех, у кого не оставалось средств платить, бросали в тюрьмы… Ни один уголовник не считался столь опасным, как официальные грабители, облеченные правительственными правами и неприкосновенностью. Как в Талмуде, так и в Новом Завете сборщики налогов называются „грешниками“, с которыми уважающие себя евреи не сядут за один стол (Йешуа упрекали как раз за то, что он нарушал этот неофициальный, но нерушимый запрет и садился за стол с этими „грешниками“, это по его собственному выражению — М. Х.). Еврей, сотрудничавший с римлянами, официально считался в стране отщепенцем, лишенным права свидетельствовать в суде».

Здесь мы позволим себе некое отступление от сюжета, чтоб проиллюстрировать высказывание Хаима Коэна талмудической притчей. Бог спросил римлян: «Что вы делали во время вашего правления на Моей Земле?» Они ответили: «Владыка Мира, мы основали рынки, мы построили бани, мы умножили золото и серебро, и все, что мы делали, мы делали для народа Израиля, чтобы он был свободен для изучения своего Закона». И сказал Всевышний: «Глупцы! Ведь все, что вы делали, вы делали для собственного благополучия, Вы основали рынки для ваших общественных зданий, вы построили бани, чтоб дать удовольствие вашему телу. А золото и серебро? Их вы украли у Меня, ибо написано: „Мое серебро и золото“, говорит Бог Воинств (книга пророка Хагая (Аггея), 2:8). И римляне были прогнаны» («Авода зара», 2б) Даже те несомненные блага цивилизации, которые пришли вместе с Римом, воспринимались евреями только с отвращением. «Для евреев не было ничего отвратительнее вида римских солдат, римских офицеров и римских сборщиков податей. Беспрестанное нарушение римлянами еврейских правил и традиций „приводило народ в совершенное бешенство“» (52).

По мнению Х. Коэна, внезапный арест Йешуа дал первосвященнику и Синедриону, главным посредникам между римскими властями и еврейской общиной, великолепный шанс: «Еврейское руководство того времени было крайне заинтересовано предотвратить казнь римлянами еврея, тем более еврея, столь популярного, как Иисус… Удачная попытка спасти его могла восстановить первосвященника и Синедрион в глазах народа как его естественное и принятое им руководство» (53). Кроме того, по мнению Х. Коэна, Синедриону важно было самому разобраться с Йешуа и для выяснения своих отношений с прокуратором. Синедриону было весьма желательно самому погасить это дело и тем самым демонстрировать обеспокоенному возможным еврейским мятежом прокуратуру свою способность самостоятельно регулировать закон и порядок. Иначе Пилат мог лишить Синедрион каких-то присвоенных ему императорами прав (как теперь выражаются, культурно-национальной автономии), ссылаясь на то, что евреи не способны без римской власти выполнять эти функции.

Такова основная версия Хаима Коэна, позволяющая одним усилием уничтожить все юридические противоречия, накопленные поколениями «библеистов» вокруг таинственного ночного заседания Синедриона.

Она, в частности, поддерживается странным поведением суда в вопросе о свидетелях. Казалось бы, если Синедрион созван, чтобы заранее осудить Йешуа на смерть по обвинению в богохульстве, как это полагали евангелисты, ничего проще нет, чем найти подходящих свидетелей. Сам Иисус не раз подчеркивал, что «говорил явно миру» (Ин 18:20), учил в Храме, «где весь народ с утра приходил Нему» (Лк. 21:38). Видимо, не так трудно найти людей, готовых изложить суду то, что говорилось открыто и явно, на людях. Но Синедрион признал всех — «лжесвидетелями»! Таким образом, возможные свидетели на будущем суде у Пилата заранее «дисквалифицировались».