«…Не скрывайте от меня Вашего настоящего мнения»: Переписка Г.В. Адамовича с М.А. Алдановым (1944–1957) - Адамович Георгий Викторович

Простите, Марк Александрович, что так подробно пишу Вам о том, что, в сущности, Вас не интересует. Но Вы сами оказались по своей воле intermediaire’ом[307] между Александровой и мной. Оттого я считаю нужным Вам о положении дела сообщить.

Насчет «Возрождения» и Померанцева — Вы правы: он, по-видимому, сам распустил слух о своем редакторстве, когда еще не был на этот высокий пост назначен. Меня это известие удивило, т. к. даже для «Возрождения» это было бы падением. Мне пишут из Парижа, что теперь Померанцев в унынии, дело сорвалось, а кто будет редактором — неизвестно.

Писал ли Вам из Лондона Колин-Гершун[308] о вечере памяти И<вана> А<лексеевича> в эмигрантском отделении Пен-клуба?[309] Он сам читает доклад[310], а меня просит быть председателем (т. к. их председательница Mme Кунцевич[311] сейчас в Ницце) и сказать несколько слов для вступления. Будет это 19 февраля. Я согласился, но с тем, что говорить буду по-французски, а не по-английски, — кроме того, советовал написать Вам и попросить Вас прислать хотя бы полстранички о Бунине, которые он и огласил бы. Кроме того, он хотел писать В<ере> Н<иколаевне> с просьбой прислать портрет И<вана> А<лексеевича> — которых у нее много, всех размеров. Не знаю, сделал ли он все это. Я его вообще почти не знаю, он приезжал в Манчестер на один вечер и произвел на меня впечатление болтуна не без развязности. Посмотрим, что будет за доклад. Он непременно хотел пения на слова И<вана> А<лексеевича>. По-моему, никто романсов на его слова не писал, — или я ошибаюсь? Только что пришел сюда «Новый журнал», и я вижу, что там Ваша статья о И<ване> А<лексеевиче>[312]. Прочесть ее я еще не успел, — но думаю: м. б., Колин мог бы перевести что-нибудь оттуда, если Вам не хочется писать для него специально?

Насчет рогнедовского вечера в Пен-клубе: Вы мне напоминаете о моем обещании приехать, если надо. Конечно, если надо, я приеду. Но надо ли? В этом я сомневаюсь искренне, без всякого притворства. Но если надо, мне было бы крайне желательно, чтобы вечер был в пятницу или субботу (университет очень строг насчет отпусков, каковы бы ни были причины). А во-вторых, я сказал Вам, что дорога — aller retour[313] — стоит 30 фунтов. Нет, всего 16, о чем сообщаю «во избежание недоразумений». С 25 марта до 20 апреля я во всяком случае рассчитываю быть в Париже.

«Ульмской ночи» все еще нет. Кантор — человек аккуратный и мне пересылает все, да и моя консьержка тоже пересылает ему все без особой задержки. Но, конечно, могло что-нибудь произойти, и в последнем письме Кантор писал мне, что простудился: может быть, он не выходит (допускаю еще и то, что, получив книгу, он на несколько дней оставил ее у себя для прочтения, — на что есть у него от меня полное разрешение).

До свидания, дорогой Марк Александрович. Простите за чрезмерно длинное письмо. М. б., пригласить Веру Марковну на вечер 19 февраля? Не знаю только, стоит ли: м. б., вечер будет таким, что лучше его и не рекламировать! Передайте, пожалуйста, самый сердечный поклон Татьяне Марковне.

Ваш Г. Адамович

71. М.А. АЛДАНОВ — Г. В. АДАМОВИЧУ 6 февраля 1954 г. Ницца

Дорогой Георгий Викторович.

Ну что ж, надо ожидать ответа Александровой. Боюсь только, что по 20–30 страницам рукописи они договора еще не подпишут. Меня ведь удивило не то, что теперь написала Александрова, а то, что Вам год тому назад написала Терентьева: насколько мне известно, они до сих пор ни разу не подписывали договоров, не получив трети или хоть четверти рукописи. А чаще всего требовали, чтобы им прислали не меньше половины.

Я просил издательство послать Вам «Ульмскую ночь» уже давно. Давно получили ее Кускова и Маклаков. Из этого я заключаю, что либо они моего желания не исполнили, либо книга пропала. Поэтому я сегодня отправил Вам отсюда мой экземпляр (один из двух). Но прошу Вас непременно, если Вы все-таки получите экземпляр от издательства, пришлите его мне по почте. Разумеется, незачем Вам торопиться с чтением, — прочтете, если захотите и когда захотите. Но я советовал бы Вам пропустить или отложить две первые главы, они особенно скучны и отобьют у Вас охоту читать дальше, как отбили у моей сестры, у моего приятеля Лунца и, быть может, у других.

Дальше от руки (строк 5): застопорилась машинка.

72. Г.В. АДАМОВИЧ — М.А. АЛДАНОВУ. 10 февраля 1954 г. Манчестер

Manchester

10/II-1954

Дорогой Марк Александрович

Получил сегодня книгу, и очень за нее благодарю, притом не только за внимание Ваше (и надпись, меня приведшую в некоторое смущение и замешательство!), но заранее за читательское удовольствие: я только перелистал книгу, и почувствовал к ней такой «аппетит», чуть не к каждой странице, что примусь читать завтра же, и жалею, что кое-что прочел наспех, без связи с целым. Вы мне советуете не читать первых глав! Но при всей моей малограмотности в этих вопросах интерес и любопытство у меня к ним великое, — как же я это пропущу! Мимоходом видел, что Вы чуть-чуть обидели Платона, и «возмутился духом», ибо даже сквозь плохие переводы (но «Федон» переведен хорошо, кажется, Жебелевым[314], недавно) там есть какая-то такая «прозрачная и прохладная» прелесть, м. б., не столько самой мысли, сколько чего-то над ней и около нее, что не знаю, с кем и сравнить.

Похоже на лучшее, что есть у Пушкина, — будто отсутствие красок, все черное и белое, особенно в «Федоне» именно, хотя доказательства там и детские. Простите за непрошеные рассуждения.

И насчет «клякс» в «Войне и мире» — очень мне понравилось и показалось очень верно[315]. Там есть замечательная не «клякса», а пропуск в сцене туалета Наполеона, перед Бородиным[316]. Все взято у Лас-Каза[317], но пропущено то, что хорошо — чтобы вышло противно.

До свидания, дорогой Марк Александрович. Еще раз спасибо. Если получу книгу от Чех<овского> изд<ательст>ва, сейчас же ее Вам вышлю. Кланяйтесь, пожалуйста, Татьяне Марковне.

Ваш Г. Адамович

73. М.А. АЛДАНОВ — Г.В. АДАМОВИЧУ 18 февраля 1954 г. Ницца 18 февраля 1954

Дорогой Георгий Викторович.

Сердечно благодарю Вас за письмо, все в нем (даже написанное только после просмотра книги) было мне чрезвычайно приятно.

Я не «обижал» Платона, но за исключением страниц ста из его произведений они не производили на меня по-настоящему потрясающего впечатления, такого, как «Экклезиаст», начало «Иова» и многое другое в обоих Заветах или из Гомера. Не все, вероятно, и его, т. е. в самом деле им написано. Но спорить не могу: вероятно, правы Вы и столь бесчисленные его поклонники (всего).

От Чеховского издательства ни Вера Николаевна, ни я не имеем никаких известий. В<ера> Николаевна поссорилась окончательно с Рогнедовым, вернее, не поссорилась, а сделала почти невозможными дальнейшие деловые отношения. Правда, виноват он, но отпадает и этот источник небольших денег для нее. По не очень понятным мне причинам ей, по-видимому, страстно хочется устроить вечер или даже вечера (дело тут у нее никак не в деньгах). Французский спектакль и раньше казался мне делом рискованным: пустой зал, плохая или никчемная программа и убыток. Но уж теперь без Рогнедова о спектакле, по-моему, и говорить не приходится. Я приехать и читать не могу. Надеюсь на Ваш доклад в Пен-клубе, с Мориаком или Моруа, как только Вы приедете в Париж. Вера Николаевна тоже очень этого (Вашего доклада) хочет. Затем для русского вечера у нее уже есть Кедрова[318] и Вырубов[319]. Я ей советовал еще добавить хорошего пианиста, который сыграл бы, например, Вторую сонату Шопена, с похоронным маршем. Как она ни заиграна, вот это именно, по-моему, вещь потрясающая. Знаю, что мне очень хотелось бы, чтобы ее сыграли в мою память, — она ведь проходит и в моих романах, — да этого не будет: будут похороны в Ницце с моими, Сабанеевым, Тейтелем[320] и мадам Лезелль в числе десяти провожающих. И Левашев[321] скажет слово или же Масловский[322]. Но, без неуместных тут шуток, убедите Веру Николаевну в том, что французский спектакль ни к чему. Без ужаса не могу себе представить, как какая-нибудь завалящая французская артистка, по настоянию Мориака и ради «Figaro», прочла бы что-либо из книг Ивана Алексеевича в переводе! И при пустом зале.