Люби и властвуй - Александр Зорич

– Да, аррум. И я им стану совсем скоро, если вы меня не отпустите к Знахарю. Норо резко обернулся.

– К Знахарю? Да, конечно, рах-саванн, конечно.

Но у нас есть еще один разговор, помимо Овель исс Тамай.

– Да, аррум, ― сквозь плотно сжатые зубы выда-вил Эгин. Он чувствовал, что силы покидают его с пугающей быстротой. ― Могу ли я сесть, аррум?

– Нет, ― жестко отрезал Норо, возвращаясь в свое кресло. ― Стой и слушай. Многое изменилось за время твоего отпуска, рах-саванн. Я досмотрел вещи Арда. И я не нашел в них то, что искал. А это очень плохо, рах-саванн. Очень плохо. Ты слышишь меня, рах-саванн?

Эгина качало. Две жестокие пиявки присосались к вискам и тянули из них добрую кровь. Ступни леденели. На лбу проступил отвратительный липкий пот.

– Я… слышу… вас… аррум, ― Эгину пришлось совершить над собой неимоверное усилие, чтобы выда-вить эти ничего не значащие слова.

Он не понимал, что происходит. Обнажение Внутренней Секиры ― вещь действительно очень опасная, но их учили, что, по меньшей мере, двое суток даже не самый сильный офицер должен протянуть. Ну, пусть он потерял много сил во вчерашних схватках ― смертоубийственной с отребьем Хорта и любовной с Овель. Но, по меньшей мере, на сутки он еще мог рассчитывать. Выходило ― не мог.

– Если ты меня слышишь, ― слова Норо грохотали в его ушах кузнечными молотами, ― то отвечай мне, пока еще не издох, что ты утаил от меня при осмотре каюты Арда?

Перед глазами Эгина проплыли призрачные сполохи Изумрудного Трепета. Он чувствовал, что его уста одеревенели, язык налился свинцовой тяжестью, но все его существо наполнилось непостижимой, новой, искрящейся силой. Говорил не он. Говорила эта новая сила, вводящая в его слова тяжелую, уверенную и наглую ложь:

– Я офицер Опоры Вещей. Я служу князю и истине. Я не лгал никогда ранее и не лгу сейчас. Я досмотрел каюту Арда в соответствии с предписаниями, не отступив от них ни на шаг.

Его тело падало, падало в бездонный омут тягучих струй боли и никак не могло достичь недвижного покоя на плитах сандалового дерева, которыми был выстлан пол кабинета.

Знахарь был один, и его знал каждый, в чьем левом плече была зашита металлическая пластина с глазастой секирой Свода Равновесия. Знахарь был один, и все же значительно более, чем один, ― понять это было невозможно. Иначе он, Знахарь, никогда не смог бы обслуживать сотни офицеров Свода ― лечить их, вшивать им Внутренние Секиры, отвечать на вопросы людей из Опоры Безгласых Тварей. И при этом не забывать о своем ученике, который после смерти Знахаря займет его место, примет имя Знахарь и прозвище Многоликий.

Эгин никогда не мог понять, в каком именно месте Свода Равновесия находятся обширные, по-своему светлые и при этом непередаваемо мрачные хоромы Знахаря. Было ясно одно ― они находятся где-то на подземном ярусе, неподалеку от кузниц Свода. Но где находятся кузницы Свода, Эгин тоже не знал.

Когда офицера направляли к Знахарю, для него вызывались трое сопровождающих из Опоры Единства, старший из которых имел звание рах-саванна. Пациенту Знахаря еще в клети подъемника надевали на голову глухой шлем, который не только лишал возможности видеть, но и слышать тоже, поскольку имел плотные войлочные наушники. Офицеры Опоры Единства спускались вместе с пациентом вниз на подъемнике, а потом вели его извилистыми коридорами со множеством поворотов. Шлем с пациента снимали только после того, как за спинами офицеров закрывалась последняя из трех дверей.

Эгин прекрасно помнил свое первое посещение Знахаря. Он, только что произведенный в эрм-саванны и тем самым зачисленный в «предвечные, неколебимые и бессмертные» ряды офицеров Свода Равновесия, восторженный и взволнованный (ах, как громко билось тогда в груди сердце! громче, чем все барабаны «Зерцала Огня»!), явился пред очи Знахаря, чтобы сдать кровь на Секиры ― Внутреннюю и Внешнюю. Знахарь показался ему тогда черепахой, с которой содрали панцирь. Старый, согбенный, безмерно ленивый, он сидел в огромном чану с горячей водой, от которой разило мочой, к великому сожалению, тогда еще брезгливого эрм-саванна. Из хрустальных шаров под потолком струился неровный многоцветный свет, в стенах Эгин, к своему удивлению, увидел множество зеркал. Круглых, квадратных, ромбовидных, шестиугольных, овальных… Стеклянных и бронзовых, золотых и греовердовых… И эти зеркала показались Эгину самым странным, что он видел в своей жизни.

В тот раз Знахарь просто полоснул по пальцу Эгина крохотным, но острым, как мысль, ножичком и, нацедив в две склянки по наперстку Эгиновой крови, проскрипел: «Убирайтесь!»

Великомудрый Вальх когда-то объяснял Эгину, что синие искорки внутри Сорока Отметин Огня отвечают своему владельцу не просто так. Металл жетона каким-то образом «чувствует» кровь своего хозяина. И чтобы он мог «помнить» о ней, все пластины изготовляются совершенно индивидуально. Кузнецы Свода Равновесия подмешивают в расплавленное железо кровь, взятую от того офицера, для которого изготавливаются жетоны. Внутреннюю Секиру офицер носит в себе до самой смерти, а Внешняя переделывается всякий раз после очередного повышения. Дорого и сложно? Вольный город Орин, да и Великое княжество Варан, уже когда-то экономили на безопасности государства, и каждый школяр знает, что из этого вышло.

В следующий раз Эгина приводили к Знахарю через неделю, чтобы зашить в него готовую Внутреннюю Секиру. Эгину показалось, что сопровождающие его офицеры Опоры Единства немного нервничают. «Впрочем, ― подумал тогда Эгин, ― они, наверное, нервничали и в прошлый раз, но я тогда был слишком взволнован сам, чтобы заметить их волнение». Знахарь принял его, будучи одет в длинный прожженный во многих местах халат, расшитый одним и тем же сюжетом: огромная косматая звезда изумрудно-зеленого цвета с женским ликом, перекошенным яростью, пожирает желтую звезду ― Солнце Предвечное.

Жуткий был халат у Знахаря, и сам Знахарь был хоть куда ― невысокий, невесомый старик с походкой змеи (да, если бы змея имела ноги, у нее была бы именно такая походка! ― воскликнул тогда Эгин мысленно). На голове Знахаря был надет странный шлем серебристого цвета, подражающий птичьей голове. Опущенное забрало было выполнено в форме загнутого книзу и, судя по всему, действительно острого клюва. В прорезях светились ― не злобой, не неистовством, нет! ― совершенным, ледяным спокойствием глаза Знахаря.

Знахарь бесцветным голосом приказал Эгину лечь на простой деревянный стол, усыпанный сухими пахучими травами, из которых Эгин не знал и половины. Единственным отличием этого стола от своих бытовых собратьев были ножки, которые выходили вверх над столешницей на локоть, и на каждой из них была укреплена медная чаша. Еще до того как лечь на стол, Эгин догадался, каково предназначение этих чаш. И он не ошибся.