Горец. Оружейный барон - Дмитрий Старицкий

Развивать наступление в другом месте у царцев не хватило ресурсов — вот тут Бьеркфорт постарался, разгромив ближние их тылы и полностью нарушив всю систему армейского снабжения. Да и управления заодно.

В контрнаступление северный фронт перешел сам в устье реки Ныси, в наглую по льду на глазах у обороняющих Щеттинпорт вражеских войск, но за пределами дальности огня их пушек. И на правом берегу огемская пехота соединилась с удетскими конниками Бьеркфорта, которые к тому времени уничтожили все мелкие гарнизоны царцев по деревням на морском побережье, и вышли к устью самой Ныси.

Щеттинпорт сел в полную блокаду. Теперь всё, даже самые мелочи, приходилось везти в него морем, что в условиях тотального разрушения портового хозяйства воздушными бомбардировками тоже не сахар. Все сухопутные тропочки — трудно назвать их дорогами, были полностью перекрыты имперскими войсками.

Отбить захваченный плацдарм царские войска пытались, но как‑то вяло. Пользуясь этим плацдарм на правом берегу постоянно расширялся. И пока лед на реке был крепок, перебросили туда полторы дивизии с приданной артиллерией и пулеметами. А конников вывели на свой берег — лошади много фуража требовали, и на плацдарме их было не прокормить. К ледоходу успели насытить войска плацдарма главным — едой и патронами, с запасом на весь период ледохода. К тому же Плотто наладил 'воздушный мост' сбрасывая с дирижаблей необходимое солдатам мягкими тюками с малых высот и попутно отгоняя от берега вражеские корабли, которые пытались обстреливать плацдарм тяжелыми 'чемоданами' своих чудовищных орудий. Страху такие обстрелы наводили много, но эффекта было мало. Из пушки по воробьям…

Воздухоплаватели прославлялись в газетах не меньше конников. Один я сидел в отставке как сыч на горе, мучась черной завистью. Хотя куда мне еще больше славы и регалий. Дайте лучше деньгами — мне на тракторный завод не хватает.

С левого берега плацдарм прикрывали орудия особого могущества. Для корректировки огня впервые в мире протянули телефонный провод по дну реки, запаяв его в свинцовую трубу. Как его умудрились протянуть подо льдом, подробностей в прессе не было.

Морской порт в Щеттине бомбили регулярно всю зиму всеми оставшимися силами воздушной эскадры Плотто. И настолько интенсивно, что запас старых снарядов для переделки в авиабомбы к весне кончился. Плотто отписал мне, чтобы я как можно скорее предоставил ему свой проект новых бомб, хотя сам же констатировал, что портового и складского хозяйства в осажденном городе не осталось. Но война объект для бомбежки всегда найдет.

В Щеттинпорте стал ощущаться недостаток продовольствия, о чем сообщали, как я догадался прикормленные Моласом контрабандисты. И вот тогда командарм Аршфорт объявил для мирных горожан гуманитарный коридор. Что было с имперской стороны распиарено во всей мировой прессе вместе с обвинениями против островитян, что те держат мирных жителей живым щитом в заложниках, стреляя в противника из‑под юбок женщин. Мир взорвался негодованием. Даже на самих Соленых островах стали презирать военных вплоть до забастовок проституток, которые стали отказывать королевским солдатам в своей продажной любви за любые деньги.

В ставке Аршфорта пул корреспондентов нейтральных стран давно уже прописался на постоянной основе. Тех усиленно опекали особо выделенные офицеры службы второго квартирмейстера, кормили — поили, развлекали, возили в интересующие их места, предоставили хорошо оборудованную фотолабораторию с грамотным персоналом и сделали их если не друзьями, то славными приятелями, искренне симпатизирующим гостеприимным огемцам.

После третьей такой массированной кампании в мировой прессе островитяне сдулись и жителей Щеттинпорта стали выпускать из города. Потому как публично возмутился союзниками даже царь, который вдруг вспомнил, что в городе проживают его подданные.

Осада вошла в новую фазу. Со дня на день все ждали штурма. Только генерал Аршфорт хранил по этому поводу молчание.

На Западном фронте по — прежнему без перемен. По обе стороны фронта генералы продолжали гнать солдат на убой под пулеметы на проволоку, но фронт свою конфигурацию так и не изменил с прошлого года.

Дошло до того что республиканцы в феврале предприняли наступление шириной тридцать девять километров, но как всегда размазав все силы равномерно по всей линии. Имперскую оборону к тому времени насытили пулеметами всех конструкций из расчета один на четыреста метров фронта. Этого оказалось достаточно чтобы, истребив половину наступающих, заставить республиканскую пехоту откатиться на старые позиции. Если верить газетам, то республика потеряла в этом наступлении до шестидесяти тысяч солдат и офицеров. За два дня.

Позиционный тупик завис в высшей своей точке как Молох перемалывая людские и материальные ресурсы.

Генеральный штаб империи, когда ему тыкали в нос успехами восточного фронта, неизменно отвечал, что республиканцы не царцы полками в плен не сдаются.

К нам в Рецию не только пленных зимних царцев нагнали, но и вывели на переформирование удетскую кавалерийскую дивизию, которая их и конвоировала.

Надо ли говорить, что свежеиспеченный имперский рыцарь и генерал — лейтенант кавалерии Бьеркфорт был этим страшно недоволен. Еще бы… предписано сметить в тылу отогузов на охране пленных. Его прославленной дивизии! Граф просто рвал и метал.

Отогузов отправляют на фронт, ибо не фиг в тылу окапываться… А герои — кавалеристы получают заслуженный отдых. Официально в документах это называлась ротацией. И обосновывалось необходимостью восстановления сил удетским конникам после предельных для организма испытаний зимним рейдом по лесам и болотам. Но меня это несколько насторожило, потому как это уже не первый случай отзыва с восточного фронта самых прославленных и боеспособных соединений.

Столкнулся я с генералом Бьеркфортом во Дворце, где он представлялся герцогу по поводу нового назначения.

Раз в месяц проводился такой публичный раут, требующий присутствия всех придворных. Обычно мне удавалось такие мероприятия сачковать и герцог особо не настаивал на моем обязательном присутствии, но… В тот день еще и представлялись Ремидию, будучи во Втуце проездом в имперскую столицу послы винетского герцога — граф Моска и мессир Ова. А это уже совсем другое дело.

Моска — сухой старик с совершенно лысой головой, лишь с редким седым пушком за ушами, но подвижный как юноша. А взгляд как у карточного шулера. Никак что‑то выхмурять у императора едет. Союзничек…

Ова — полная ему противоположность молодой, чернявый, кудрявый, кареглазый подбородок синий от слегка проступившей щетины, хотя зуб дам, что брился он не позже сегодняшнего утра. На вид увалень увальнем. Но как мне кажется первое впечатление об этом человеке обманчиво. Дураков послами не посылают. А этот еще и крупным коммерсантом на родине числится.

Я старался, как всегда на таких мероприятиях, в укромном уголочке прикинуться ветошью. Ну, так… золотом расшитой ветошью…

Как раз к этому дню втуцкие златошвейки закончили вышивать мне парадный камергерский мундир. Темно — малиновый сюртук почти до колен. Спереди весь расшит золотом — виноградной лозой и ветками дуба. Сурово так расшит, воротник и вся грудь плотно начиная от плеч заканчивая ниже пояса. Так что из орденов я одел только Рыцарский крест на шею. Остальные все равно среди такой богатой вышивки затеряются. Сзади хвала ушедшим богам вышили только клапана карманов. Карманы высокие почти на пояснице и больше никаких карманов на мундире нет. Брюки белые на штрипочках под каблуком натянутые.

Из‑под клапана на левое полужопие на золотой цепи опускается золотой массивный ключ — знак камергерского достоинства. В кольце ключа герб Реции, чтобы меня случаем с камергером другого электора не попутали, а то и с камергером самого императора. Я вот стою и думаю, если случись где парадный сходняк в империи, то мы друг друга как песики обнюхивать под хвостами будем, дабы узнать кто какого электора камергер? Бред полный… но 'оближ ноближ' как говаривали на моей родине.

Так что этот раут я пропустить не мог — протокол, черт его дери, обязывал явить послам обоих наследников в натуре. А значит и их официальных воспитателей. Вот я и парюсь по левую руку от малого трона в этом придворном доспехе, крепко держа за плечо постоянно норовящего вырваться на свободу в пампасы графа Риестфорта. Все же пять лет пацанчику — ему двигаться надо. Если бы я бегал, столько сколько бегает он, то давно бы помер.

Так что обоим нам это мероприятие нож острый. Но пока терпим. Ибо терпение есть добродетель придворного.

А вот старший брат моего воспитанника, несмотря на восемь лет от роду, сидит себе на малом троне с серьезной мордой. Успели его во дворце уже надрессировать. Или… ну не зря же в школу берут только с семи лет… усидчивость, какая никакая появляется.