Горец. Оружейный барон - Дмитрий Старицкий

Это хорошо, что замок формально принадлежит Гочу. О сохранности последнего места упокоения Илгэ позаботятся. Обиходят.

Жаль такую красивую женщину в самом расцвете молодости. Я, конечно же, собирался с ней расстаться — не ломать же мне семью? Но не столь трагично. И пока непонятно каким крылом Морены ее прихватило. То ли потому что она принадлежит к проклятому роду Тортфортов, то ли потому что связалась со мной?

В любом случае я не буду плакать. Я буду мстить. Мститель с чрезвычайными полномочиями это страшно.

Подошел Молас, протянул мне уже открытую серебряную фляжку.

Я выпил глоток холодного коньяка. Несколько капель брызнул на свежий могильный холмик.

— Будь спокойна душа твоя, раз не может быть благословенным твое чрево, — прошептал при этом беззвучно.

— Ваша милость, что писать на камне будем? — староста деревни, который организовывал похороны, ломал шапку в руках, перетаптываясь на месте.

— Пиши, — сказал я, увидев за его спиной парня с карандашом и тетрадкой. — 'Баронесса Илгэ Тортфорт, урожденная графиня Зинзельфорт двадцати восьми лет. Лейб — сестра милосердия рецкого герцога. Погибла за императора во время мятежа гвардии'.

— Может написать что-нибудь более обтекаемое, — посоветовал Молас, принимая из моих рук свою фляжку и прикладываясь к ней.

— А ты думаешь, Саем, это просто так ее взяли именно в тот день, когда она должна была приступить к обязанностям лейб — сестры милосердия при Ремидии?

— Хорошо, — не стал спорить со мной генерал. — Твоему сыну так будет лучше.

— Есть что-нибудь на свете, Саем, чего ты не знаешь? — мне почему-то стало неприятно, что тайна моего отцовства младшего Тортфорта так широко известна вдруг.

Молас подождал пока крестьяне, осыпавшие свежую могилу зерном, отойдут подальше и попросил.

— Слуги, Савва, слуги знают все про своих хозяев. Хороших слуг надо ценить, тогда они будут преданы. Но я не об этом… Савва, душевно тебя прошу, не расстреливай никого без согласования. Они нам не просто враги. Они еще и ценные источники информации, которой нам так не хватает.

— Хорошо. Расстреливать не буду, — пообещал я и сделал из его фляжки еще один глоток коньяка, самовольно взяв ее из генеральской ладони.

— И не вешай, — добавил генерал.

Голые ветви окрестных деревьев в парке быстро обсадили красногрудые птицы величиной с кулак. Они хором печально щелкали клювами реквием, терпеливо ожидая, когда мы им оставим поминальную тризну на могильном холме.

— Домой хочу… — вырвалось у меня при взгляде на заснеженный парк. — В предгорья. Чтоб зелень в глаза.

— Хорошо тебе, Савва, — вздохнул генерал. — У тебя дом хоть есть. Есть куда возвращаться. А не как я… Перекати-поле.

— А семья? — спросил я.

— Семья у меня давно приучена, по сигналу трубы скатывать ковры и паковать самовар. Жена даже не спрашивает, куда мы двинемся в очередной раз. Куда иголка, туда и нитка. Повезло мне с женой.

Генерал протянул мне флягу, но я молча отказался и он, закрутив крышку, засунул ее в карман шинели.

Красное зимнее солнце опустилось к кромке дальнего леса за рекой, окрасив поля мимолетным бледным багрянцем.

— Пойдем, Савва, а то и охрана наша замерзла и птиц не след томить с тризной. Ишь как клювами-то стучат… — потянул меня Молас за рукав.