Ампирные спальни - Брет Эллис

— Не смеши, — говорю. — Чем Рип ей может помочь?

— Ты разве не знаешь? — спрашивает.

— О чем?

— Рип ушел от жены, — говорит. — Рип будет теперь продюсером.

Тело Джулиана находят почти неделю спустя после его исчезновения (или похищения — зависит от того, какой версии придерживаться). За два дня до этого в пустыне неподалеку от места, где в последний раз видели Аманду Флю, нашли расстрелянные тела трех мексиканских парней, связанных с наркокартелем. У них были отрезаны головы и кисти рук, однако следствию удалось установить, что в какой-то момент на прошлой неделе парни разъезжали на черном «ауди», найденном (правда, в виде обгоревшего стального каркаса) в пригороде Палм-Дезерта.

Кто-то снял меня на цифровую камеру в прошлом декабре, когда я сидел за столиком с Амандой Флю в баре для пассажиров первого класса компании «Американ эрлайнс» в аэропорту Кеннеди. Диск отправлен на мое имя по почте в плотном коричневом конверте без обратного адреса. Так все и было: Аманда гадает мне по руке, пустые бокалы на столике, мы оба обольстительно смеемся, наклоняясь друг к другу, и, хотя картинка темновата, и звук плохой, и о чем мы говорим — неслышно, ясно, что я к ней клеюсь. Просматривая эту сцену в кабинете на экране своего монитора, я вдруг понимаю, что с нее-то все и началось. Вечером того дня Рейн встретила Аманду в аэропорту Лос-Анджелеса на синем джипе, и они решили выяснить, где я живу, поскольку Аманда сказала Рейн, что познакомилась со сценаристом, о котором говорил Джулиан. «Говорят, ты встретил мою знакомую, — сказал мне Рип у входа в отель „W“ после премьеры фильма Дэниеля Картера в прошлом декабре. — Говорят, ты на нее запал…» Когда кончается видео, на экране, сменяя друг друга, возникают фотоподделки: мы с Амандой держимся за руки в очереди за знаменитыми хот-догами Пинкса [90], выкатываем тележку с продуктами от торговца Джо [91] в Уэст-Голливуде, стоим в фойе кинотеатра «Арк-Лайт». Все снимки сделаны в фотошопе, и цель их для меня очевидна: это предупреждение. Больше смотреть не хочу, но едва собираюсь достать диск из компьютера, как звонит Рип (словно специально выбрал момент, словно знает, чем я занимаюсь) и говорит, что скоро получу еще одно видео и что мне тоже следует его посмотреть.

— Что это? — спрашиваю.

И тупо пялюсь в экран, на сменяющие друг друга снимки: мы с Амандой покупаем карту маршрутов по домам знаменитостей в Бенедикт-Кэньоне, стоим перед зданием «Кэпитол-рекордз» [92], как какие-нибудь туристы, обедаем на открытой террасе «Плюща» [93].

— Ничего особенного, — говорит Рип. — Знакомый прислал. Советую посмотреть.

— Почему? — И продолжаю пялиться в экран: мы с Амандой в черном «БМВ» на стоянке забегаловки «Раз — и готово» [94] в Шерман-Оукс.

— Убедительно, — отвечает и потом говорит, что наконец получил разрешение на открытие клуба в Голливуде и чтобы я перестал просить всех не давать Рейн ролей.

В тот же вечер приходит новый диск. Достаю из компьютера диск, на котором мы с Амандой Флю в аэропорту Кеннеди, и вставляю новый, который останавливаю практически сразу, как только вижу, что там: Джулиан, привязанный к стулу, голый.

Я пью джин до тех пор, пока нервы не успокаиваются, и потом стою в кабинете у стола. Они разметили все его тело черным фломастером — будущие «несмертельные проникающие ранения», как назовет их глава судебно-медицинской комиссии Лос-Анджелесского округа в статье «Лос-Анджелес таймс» об истязаниях и убийстве Джулиана Уэллса. Проще говоря, колотые раны, рассчитанные на медленную смерть от потери крови при полном сознании. У Джулиана их больше сотни — на груди, боках, ногах, спине, шее и голове, недавно выбритой налысо, и, когда я в следующий раз заставляю себя посмотреть на экран, люди в капюшонах, стоящие вокруг него, о чем-то тихо переговариваются, но стоит мне остановить диск, как с заблокированного номера приходит CMC с вопросом: «Чего ты тянешь?» Где-то на двадцатой минуте диска я принимаю шум изображения за мушиный рой, кружащий над Джулианом, и люминесцентная лампа на потолке помаргивает, и мне кажется, будто мухи облепили его живот, вымазанный чем-то темно-красным, и, когда Джулиан начинает кричать, взывая к своей покойной матери, изображение гаснет. Когда оно возобновляется, Джулиан издает приглушенные звуки, и тут до меня доходит, что ему отрезали язык (вот откуда столько крови на подбородке), а в следующую минуту его ослепляют. Перед самым концом за кадром звучит то самое сообщение, которое я оставил две недели назад на автоответчике Джулиана, и под мои пьяные угрозы люди в капюшонах методично забивают его ножами, на пол летят окровавленные куски мяса, и кажется, что это длится целую вечность, пока чья-то рука не заносит над его головой бетонный блок.

Люди, собравшиеся на панихиду на кладбище «Голливуд навек» [95], по большей части мне незнакомы, но даже тех, кого узнаю, я больше не знаю — не люди, а тени прошлого, и я долго не мог решить, идти сюда или не идти, но как раз дописал два сценария, которые откладывал все последнее время (первый — римейк «Человека, который упал на землю» [96], второй — про перевоспитание маленького нациста — там в финальной сцене сумасшедший в нацистской форме приводит мальчика в замок, где лежат свежие трупы, и допытывается, не знает ли он кого-то из мертвецов, и мальчик твердит, что нет, хотя это неправда), и потом сидел, вперившись в бутылку «Хендрикса», забытую на столе, слушая, как по телевизору корреспондент Си-эн-эн берет интервью у матери Аманды Флю, подавшей иск на незаконное распространение видео убийства ее дочери и получившей ответ, что право на «неприкосновенность частной жизни» не распространяется на умерших, хотя тело Аманды до сих пор не найдено, и потом был короткий ролик — нарезка из фильмов с участием Аманды под песню «Girls on Film» [97], а за ним — сюжет об усилении нарковойны в приграничных районах, и вопрос «идти или не идти» казался неразрешимым, и в какой-то момент у меня даже мелькнула мысль, не покончить ли со всем разом.

Приезжаю, когда панихида почти завершена, и стою в конце зала, скользя по затылкам присутствующих (их немного), и отец Джулиана проходит совсем рядом, не узнавая. Нет ни Рейн, ни Рипа (хотя я был уверен, что уж он-то обязательно явится), Трент тоже не пришел, а Блэр стоит рядом с Аланой, и, когда оборачивается, успеваю пригнуться; потом я бреду мимо буддистского кладбища, где мертвецы покоятся под ровными рядами ступ и меж могил разгуливают павлины, и смотрю сквозь ощетинившиеся пальмы на водонапорную башню студии «Парамаунт», и на мне костюм от Бриони, который еще недавно сидел как влитой, а теперь висит, и мне кажется, будто кто-то прячется за надгробиями, но я говорю себе: «Померещилось», — и снимаю темные очки, и крепко зажмуриваюсь. Прямо за кладбищенской стеной съемочные павильоны «Парамаунта», и можно видеть в этом иронию, а можно не видеть, так же как можно видеть иронию в том, что стройные ряды мертвецов вытянулись под стройными рядами пальм, а можно принимать это как данность, и я смотрю в небо, размышляя о том, что панихиды следовало бы проводить ночью, а то день и солнце отпугивают души умерших, но, возможно, в этом весь смысл? Стоя у гигантской белой стены мавзолея, вдруг вспоминаю, что летом на кладбище показывают старые фильмы, и стена эта служит экраном.

— Как ты?

Надо мной стоит Блэр. Я сижу на скамье под деревом, но тени нет, и солнце палит нещадно.

— В порядке, — говорю, стараясь звучать как можно более убедительно.

Она не снимает темных очков. И черное платье делает ее еще более стройной.

Со скамьи видно, как небольшая толпа рассеивается на стоянке, и машины одна за другой выезжают на бульвар Санта-Моника, а бульдозер вдали продолжает рыть свежую могилу.

— Вообще-то, — говорю, — как-то беспокойно.

— Почему? — спрашивает с тревогой в голосе, заранее готовая утешать. — Из-за чего?

— Я уже дважды давал показания, — говорю. — Нанял нового адвоката. — Пауза. — Меня подозревают.

Молчит.

— Якобы кто-то видел нас вместе вечером того дня, когда он исчез.

Отворачиваюсь, не уточняя, что единственный человек, который нас действительно видел (за вычетом трех мексиканцев, которые точно не заговорят), — это консьерж в холле комплекса «Дохини-Плаза», но когда его допрашивали, он ничего не смог вспомнить, а в журнале посещений записей нет, поскольку перед приходом Джулиана я сказал, что жду курьера со срочным письмом, и консьерж пропустил его, не записывая; я же, в свою очередь, все отрицал, утверждая, что виделся с Джулианом примерно за неделю до случившегося, но проблема остается: у меня нет алиби на тот вечер, когда я привез Джулиана на угол Финли и Коммонвелт, и Рипу Миллару с Рейн об этом прекрасно известно.