Блудные дети - Светлана Замлелова

На Макса, свидетеля и виновника моего позора, я не мог спокойно смотреть. И за весь день я не сказал с ним и двух слов. Макс тоже оставался молчалив и задумчив, и даже как-то величественен, что уж совершенно не шло к нему.

Уже ночью, лёжа в постели, я дал себе слово забыть всё, что случилось с нами. Я решил, что никогда не стану заговаривать об этом с Максом и никогда больше, ни под каким предлогом не стану вступать в тайные общества. Это решение придало мне спокойствия. Я почувствовал облегчение, как если бы избавился от тяжёлого груза. Мне захотелось решиться на что-то большее. И я сказал себе, что не буду бывать на вечерах у Алисы. Не помню уж, как это пришло мне в голову. Помню только, что мне тогда с необычайной силой захотелось чего-то благообразного, настоящего. И вот, ничего лучше я и не смог изобрести.

Думать, что никогда больше я не появлюсь в доме на Гончарной улице, было грустно. Но вместе с тем, я чувствовал, что, отказавшись от этих визитов, я сделаю что-то очень важное и полезное. Когда я сказал о своём намерении Максу, он не удивился и не стал возражать. А только, передёрнув плечом, сказал мне:

– Странно... Я думал, она тебе понравилась...

– Кто?

– Алиска...

– Дурак!..

А между тем обнаружилось, что «братство свободных людей» – никакая не шутка. И клятва, которую мы принесли, и кровь, которую пили – всё это настоящее и вопиет о продолжении. Макс передал мне длинный, глянцевый конверт из хорошей, плотной бумаги. В письме говорилось, что 13 октября ровно в 21:45 мы должны явиться по уже известному нам адресу. Тоска навалилась на меня, пока я читал это письмо. Как-то смутно я чувствовал, что мне уж никогда не отвертеться от «братства». И что навеки связан я с Максом этой чёртовой верёвочкой. В назначенный день я тащился за ним как на заклание.

В двадцать второй квартире нам снова выдали балахоны. Только теперь мне достался чёрный, а Максу красный. Вилен, случившийся тут же, объяснил, что белые балахоны положены только новичкам. А поскольку мы уже прошли обряд посвящения, то имеем полное право на одежды посолиднее.

В комнате было всё то же: ряженые, свечи на полу и в руках, тот же потир, молоток, кинжал. Только стол был другой. Нас поставили в шеренгу с другими «братьями». И вскоре затем в комнату ввели какого-то маленького угловатого человечка в белом балахоне. Новичок крутил головой и, очевидно, был поражён увиденным. Так, что даже рот у него не закрывался. Мне вдруг стало жаль этого несчастного. Но очень скоро я забыл и думать о нём. С удивлением заметил я, что пока шёл обряд, настроение моё, как столбик термометра жарким утром, медленно, но неуклонно ползло вверх. Страх и тоска сменились во мне желанием какого-то дикого, необузданного веселья. Я смеялся над своими сомнениями и не жалел, что пришёл сюда. «Прав был Вилен, – думалось мне, – будем его благодарить!»...

– Который час? – расслышал я вопрос Инквизитора.

– Полночь, – ответил кто-то.

– Так как теперь полночь, – сказал Инквизитор, – мы продолжим, братья, наши занятия. Но пусть новый брат покинет нас, ибо ему ещё не дано знать всех тайн...

Раздались три удара. И человек в Красном балахоне вывел новичка из комнаты. Скоро я услышал, как в прихожей хлопнула дверь. В то же самое время из двери, через которую появлялся Инквизитор со своей свитой, вышла девица в чёрной полумаске. В руках она держала стальную миску. Девица была чудо как хороша. Длинные русые волосы её были рассыпаны по плечам. Тело не имело изъянов. Это легко было заметить, тем более что девица была совершенно голой. Нисколько не смущаясь своей наготы и улыбаясь всем ласково, она подошла к одному из «братьев». Тот сделал глоток из миски. Девица кивнула и перешла к следующему «брату».

Она обнесла всех. И каждый сделал по глотку из миски. Только после этого девица удалилась.

– Братья! – объявил Инквизитор. – Мы собрались здесь, чтобы славить нашего владыку, хозяина Земли. Но мы собрались здесь и для того, чтобы научиться свободе. А для этого каждый из нас должен стать богом. Что это значит? Бог есть абсолютное начало. Но и в каждом из нас есть абсолютное начало. Что же мы должны сделать, чтобы открыть его в себе? Вы знаете, братья, что любовь – ключ ко всему. Предадимся же любви! И пусть любовь освятит нас и выпустит ту энергию, что сделает нас немножко свободнее от всех наших уз и комплексов.

Тут где-то за стеной, очевидно, в соседней комнате, включили музыку. Кажется, это было что-то из репертуара «KISS». Но в первый момент звуки показались мне настоящим неистовством: выкрики, сопровождавшиеся ритмичными ударами и гнусавым гулом электрических гитар.

В комнату снова вошла нагая, но уже не одна. За руку она вела другую девицу, тоже совершенно голую, глаза которой были завязаны чёрной повязкой. Эта вторая невыгодно отличалась зажатостью и одеревенелостью. Даже груди её, слабые и неразвитые, показались мне похожими на две стружки. Её подвели к столу и уложили на спину.

Что было дальше, я не стану описывать. Скажу только: хоть я был пьян, и в голове у меня стучало, но я искренно удивился – именно удивился! – разверзшемуся кругом меня безобразию. Я торчал свечой среди копошащихся тел и искал глазами Макса, который как-то сразу утонул в этой порнографической волне. Нагая, оказавшаяся вдруг рядом, молча посмотрела на меня и улыбнулась какой-то тяжёлой, физиологической улыбкой. Потом взяла меня за руку и повела вон из комнаты.

Мы оказались в полутёмном коридоре. Здесь на полу стоял музыкальный центр, изрыгавший грохот и скрежет с такой силой, что на мгновение мне показалось, будто это внутри у меня что-то грохочет и скрежещет. Тут же на полу лежали несколько человек, по всей видимости, ничего не понимавшие из происходящего. Под ногами у меня хрустело и шуршало, то и дело я наступал на что-то, но в темноте не мог разобрать на что. Из коридора мы попали в другую комнату, большую и тёмную, которую пересекли по диагонали. У противоположной стены я различил полоску рыжего света. Нагая толкнула дверь и жестом повелела мне войти. Я послушался, и дверь за мной тотчас закрылась. Я оглянулся: нагая не последовала за мной. Это удивило меня: я не ждал, что останусь один.

Комната, в которой я оказался, отличалась от прочих своим убранством. На окне висели массивные шторы, в углу стоял торшер из оранжевой бумаги. Тут же была широкая мягкая тахта, засыпанная подушками. Перед тахтой стоял тёмного дерева столик с гнутыми ножками. На столике я заметил хрустальную пепельницу, полную окурков, распечатанную пачку сигарет, массивную зажигалку и точно такой же серебряный потир, какой был у Инквизитора. На тахте, поджав под себя ноги, сидела женщина в чёрном атласном балахоне и ласково улыбалась. Капюшон скрывал её глаза, но вялый контур лица и губ выдавал возраст. В комнате пахло сигаретным дымом и пряными женскими духами.

В этой комнате я сразу повеселел и осмелел. Мне стало радостно, оттого что поразившие меня безобразия исчезли вдруг, и, оказалось, что у меня есть теперь выбор – никто и не собирался принуждать меня безобразничать. Мне захотелось смеяться, шалить – так, бывает, дети, узнав что-нибудь приятное, кидаются прыгать на кровати или подбрасывать вверх тарелки.

Пока я оглядывался, женщина с улыбкой наблюдала за мной. Она точно ждала, давая мне время осмотреться. Потом вдруг она соскользнула с дивана, подхватила потир и отпила из него.

– Пей, – шепнула она, оказавшись передо мной и протягивая мне потир.

Я принял и сделал несколько глотков. Она тихо рассмеялась и поставила потир обратно. Потом проворно скинула с себя балахон и, оставшись голой, легко тряхнула пушистыми красноватыми волосами, разделёнными несвежим пробором. Я узнал Липисинову.

Последнее, что врезалось мне в память – это ванильный вкус её жирной алой помады и тяжёлый, пряный запах её тела.

Это необычное происшествие произвело на меня странное действие. Придя в себя на другой день, я не чувствовал больше ни стыда, ни досады. Напротив, что-то основательное, аккуратное поселилось в моей душе. Какое-то довольство, точно меня повысили в должности или навели кругом меня безупречный порядок.

Я дал себе слово не бывать у Алисы, но о «братстве» я уже не думал в этом роде. И когда Макс принёс очередной длинный глянцевый конверт из хорошей, плотной бумаги, я только усмехнулся. Я чувствовал, что совершается нечто неумолимое, независящее от моей воли и желания. И самое лучшее для меня – подчиниться ходу вещей и научиться извлекать из происходящего пользу. Я не думал ни о свободе, ни о том, что же на самом деле представляло собой «братство свободных людей». Из всей гаммы чувств, разыгравшихся в моей душе после «посвящения», я выбрал только одну, самую приятную ноту. Всё остальное казалось мне утомительным. «Стыд, сомнения – к чему всё это? – думал я. – Похоже на протискиванье в узкие двери... А зачем?..»