Врата судьбы - Агата Кристи

– Весьма утомительное занятие, вполне с тобой согласен. Где же именно? Позавчера, когда ты была у миссис Гриффин, тебе, по-видимому, удалось узнать не особенно много интересного, разве не так?

– А мне кажется, что я узнала достаточно. Правда, от первого визита толку было мало. Но, во всяком случае, кое-что я раздобыла.

Открыв сумочку, она принялась рыться в ней, пытаясь отыскать свою объемистую записную книжку. Наконец ей это удалось.

– Каждый раз, узнав что-нибудь интересное, я беру себе на заметку. Здесь, например, у меня имеется меню китайского обеда.

– Ну и что из этого воспоследовало?

– В результате я узнала множество гастрономических тонкостей. Например… Я беседовала с двумя стариками, чьих имен не запомнила…

– Вот имена и фамилии надо непременно запоминать.

– Да, но меня интересуют не имена людей, с которыми я беседую, а то, что они мне рассказывают. А они пришли в невероятное возбуждение, рассказывая об одном званом обеде, на котором они присутствовали, и великолепном блюде, которое там подавали. По-видимому, им тогда впервые довелось отведать салат из крабов. Им приходилось слышать, что в самых богатых и фешенебельных домах после мясного блюда подается именно такой салат, однако пробовать его никогда прежде не доводилось.

– Ну, в такой информации мало полезного, – заметил Томми.

– Ты ошибаешься, кое-что полезное есть, потому что они навсегда запомнили этот день. Я спросила, почему они его запомнили. Оказывается, потому, что в этот день проводилась перепись.

– Что? Какая перепись?

– Ну, ты же знаешь, время от времени проводится перепись населения. У нас она проходила в прошлом году… нет, кажется, в позапрошлом. Это когда все граждане отвечают на многочисленные вопросы и все сообщаемые сведения фиксируются в соответствующих бланках. Если у вас в доме кто-то гостит или останется в этот день ночевать, ему или ей также предстоит пройти через процедуру переписи вместе с вами. Короче говоря, во время званого обеда в дом явились переписчики, и всем гостям, а их было множество, пришлось отвечать на вопросы. По мнению моих собеседников, это была дурацкая процедура и абсолютно неприличная, потому что присутствующим на обеде пришлось отвечать на множество неудобных вопросов. Например: есть ли у вас дети, а если есть, то состоите ли вы в браке, или, допустим, вы обязаны сообщить, что дети у вас есть, хотя в браке вы не состоите. И тому подобные вопросы. Все гости были ужасно расстроены и чувствовали себя неловко. Мои собеседники тоже были огорчены. Но огорчены они были не процедурой переписи, а тем, что в тот вечер случилось.

– Перепись может оказаться весьма полезной, если тебе известна точная ее дата, – заметил Томми.

– Ты хочешь сказать, что можно это проверить?

– Ну конечно. Если речь идет о каком-то конкретном человеке, это совсем нетрудно сделать.

– Они вспомнили, что в тот вечер шел разговор о Мери Джордан. Все говорили о том, как она им раньше нравилась, какой славной девушкой она казалась. Они никогда в жизни не поверили бы… ну, ты же знаешь, что говорится в таких случаях. А потом еще: «Она же наполовину немка, нужно было хорошенько подумать, прежде чем ее нанимать».

Таппенс поставила перед собой чашку кофе и поуютнее устроилась в кресле.

– Что-нибудь важное? – спросил Томми.

– Ничего особенного, – ответила Таппенс. – Впрочем, возможно, что-то и есть. Во всяком случае, им это было известно. Большинство из них слышали эту историю от своих старших родственников или еще от кого-нибудь. Рассказывались всякие случаи о том, как куда-то прятали или где-то находили какие-то вещи. В частности, о чьем-то завещании, спрятанном в китайской вазе. Что-то говорилось об Оксфорде и Кембридже, хотя не понимаю, как можно что-то спрятать в Оксфорде или Кембридже. Весьма маловероятно.

– А может, у кого-то был племянник-студент, – предположил Томми, – который и увез нечто важное в Оксфорд или Кембридж.

– Возможно, конечно, однако маловероятно.

– А о самой Мери Джордан что-нибудь говорилось?

– Только на уровне слухов – о том, что она была немецкой шпионкой. Никто не знал ничего определенного, только слышали – от тетушки, бабушки, мамашиной кузины, от приятеля дядюшки Джона, который служил во флоте и наверняка все знал об этом деле.

– А о том, как она умерла, говорили?

– Причиной ее смерти считали наперстянку, которую по ошибке приняли за шпинат. Все отравились, но остались в живых, а она умерла.

– Интересно. Та же самая история, только другой антураж.

– Слишком много высказывалось разных соображений, – продолжала Таппенс. – Одна из женщин, – кажется, ее зовут Бесси – сказала: «Я об этом слышала только от моей бабушки, она иногда об этом рассказывала, но все это случилось задолго до нее, и я уверена, что она что-нибудь да напутала». Понимаешь, Томми, когда все говорят одновременно, то невозможно ничего понять, все путается. Много говорилось о шпионах, об отравлениях во время пикника и так далее. Я не могла выяснить точную дату происшедшего – кто же может точно назвать дату, если он услышал эту историю от своей бабушки. Если она говорит: «В то время мне было шестнадцать лет, и я была просто потрясена», ты не имеешь ни малейшего понятия о том, сколько ей лет сейчас. Возможно, она скажет, что ей девяносто – старушки после восьмидесяти любят прибавлять себе лишние годы, – а вот когда ей семьдесят, она непременно скажет, что ей пятьдесят два.

– Мери Джордан, – задумчиво проговорил Томми, цитируя Александра Паркинсона, – умерла не своей смертью. Он что-то подозревал. Хотелось бы знать, не сообщал ли он о своих подозрениях полиции.

– Ты имеешь в виду Александра?

– Да. Вполне возможно, что он слишком много болтал и потому умер сам. От него ведь очень многое зависело, верно?

– Мы знаем точную дату его смерти, потому что она указана на могильной плите. Что же касается Мери Джордан, то мы до сих пор не знаем, когда она умерла и почему.

– Но в конце концов узнаем, – сказал Томми. – Если составить списки разных имен, с указанием дат и прочих сведений, то просто удивишься. Удивишься, сколько можно узнать, сопоставляя различные данные и случайные реплики.

– У тебя так много полезных знакомых, – с завистью заметила Таппенс.

– У тебя тоже.

– Да нет, не так уж много.

– Как же не много? Они у тебя действуют, – сказал Томми. – Ты отправляешься в гости к старушке, взяв с собой книгу дней рождения. Потом я узнаю, что ты виделась с кучей стариков и старушек в доме для престарелых – или как он там называется – и узнала все, что случалось во времена их бабушек – родных и двоюродных, какого-нибудь крестного, дядюшки Джона, а может быть, и старого адмирала, который рассказывал истории о шпионаже. Дай только зацепиться за какую-нибудь дату, что-то узнать и уточнить, и – как знать? – что-нибудь может получиться.

– Хотелось бы выяснить, кто были эти студенты, которые что-то там спрятали в Оксфорде или Кембридже.

– На шпионаж это не похоже, – заметил Томми.

– Нет, не похоже, – согласилась Таппенс.

– А что, если обратиться к докторам и старым священникам, попробовать их расспросить? – предложил Томми. – Впрочем, не думаю, что это способно нас куда-нибудь привести. Слишком все это далеко, а нам почти ничего не известно. Мы не знаем… Кстати, Таппенс, больше с тобой ничего подозрительного не случалось? Были еще попытки?

– Ты хочешь спросить, не покушался ли кто-нибудь на мою жизнь за последние два дня? Нет, никто не покушался. На пикники меня не приглашали, тормоза у машины в полном порядке, в кладовке, правда, имеется средство для борьбы с сорняками, но банка даже еще не откупорена.

– Айзек держит ее под рукой, с тем чтобы угостить тебя, когда тебе захочется съесть бутерброд.

– Бедненький Айзек, – сказала Таппенс. – Не нужно так плохо говорить о нем. Он становится моим лучшим другом. Кстати, интересно… это мне напоминает…

– О чем напоминает?

– Не могу вспомнить. Когда ты говорил про Айзека, мне вспомнилось…

– О господи, – вздохнул Томми.

– Про одну старушку говорили, – сказала Таппенс, – что она каждый вечер перед сном все свои драгоценности складывала в перчатку. Кольца, серьги и все прочее. А про другую говорили, что она пользовалась миссионерской копилкой. Знаешь, есть такие фарфоровые штуки со специальной этикеткой «Для падших и заблудших». Однако деньги, разумеется, предназначались отнюдь не для падших и заблудших. Она опускала туда пятифунтовые бумажки, копила их на черный день, а когда копилка наполнялась, покупала себе другую, а старую разбивала.

– А пять фунтов наверняка тратила, – заметил Томми.

– Вполне возможно, что так оно и было. Моя кузина Эмлин, бывало, говорила: «Никто не станет красть у падших и заблудших, а также у миссионеров. Если кто разобьет такую копилку, кто-нибудь непременно это заметит».