Следы неизвестного - Софья Дубинская

Она выпрямилась на стуле, склонила голову набок и начала разглядывать его — заинтересованно и недоуменно. Пермяков, смешавшись под этим взглядом, не находил более, что еще сказать, пробормотал неуверенно:

— Да он же завтра еще кражу совершит… Это же — Брыкин. Кто будет нести ответственность?

Она, все так же склонив набок голову, глядела, как он пятился к двери. Потом сказала:

— Я беру ответственность на себя…

Он вышел и, проходя мимо зеркала, равнодушно посмотрел на отразившуюся в нем фигуру с заметным брюшком…

— Не, Егор Павлыч, домой, этта, я не пойду! — Брыкин решительно сел на стул, закинул худую свою ногу на колено другой и решительно прикрыл жидкой прядью красный шрам. — Как хошь, так, этта, и арестовывай. Мне што туда, што в могилу — одинаково. Ты видел, какая она? Она ж меня — как бог черепаху…

— Да пойми, Афанасий: нет у меня права оставлять тебя в камере. Понимаешь — нет! Иди домой, а?

— А ты, этта, понимаешь, что она со мной сотворит? Ну, пойду я. А завтра что? А завтра, этта, начнешь мокрое дело — по убийству гражданина Брыкина гражданкой Никитиной… Не, не пойду.

Помолчали.

— Егор Павлыч, — встрепенулся вдруг Брыкин, — давай, этта, я у тебя в кабинете мелкую хулиганку учиню, а? А ты меня — суток на десять, а?

Пермяков грустно улыбнулся:

— Свидетелей надо. А откуда я их в субботу возьму?.. Тьфу, сатана! — совсем огорченно закончил он. Пожевал губами, достал папиросу и протянул пачку Брыкину. Тот вздохнул и выщелкнул гильзу себе в рот. Потом снял сапог и достал из него «чиркушку» и спичку…

Все воскресенье прошло у Пермякова в дурном настроении. Во-первых, в голову не приходило ни единой, пусть самой плохонькой, мыслишки: что же теперь предпринимать дальше по делу Брыкина? Во-вторых, он уже предвидел, что разговор с начальником следственного отделения будет не из приятных. Последнюю встречу тот кончил фразой: «Если вы мне еще раз дадите на подпись такую чушь — я подпишу, получу выговор, но отделение от вас избавлю!» Были, конечно, в том деле дырки, но уж не настолько же… Теперь вот снова… Потом эта новенькая — как ее? — Литовцева опять будет сидеть напротив и давиться от смеха…

С женой с утра нелады. То пристала, чтобы завтракать шел, то ей пуговицу на рубашке загорелось пришивать, то в кино приспичило… Он терпел, но наконец понял, что если молчать и дальше, то придется одеваться и куда-то идти — а идти ему вовсе не хотелось. Все еще сдерживаясь, он сказал тихо и отчетливо:

— Мне надо подумать. Понимаешь — подумать!

Она обиделась и замолчала.

В понедельник он вышел на работу совсем разбитый. В голове лениво ворочались мысли о том, что вот отяжелел и одышка появляется, что надо бы по воскресеньям на лыжах в сопки ходить, но что эта проклятая работа разве даст отдохнуть нормально…

Звонить при Литовцевой начальнику и сообщать о несогласии прокуратуры на арест Брыкина он не стал, ожидая, когда же та выйдет из кабинета. Но она, как назло, засела, кажется, прочно… Он листал какое-то дело и бездумно пожевывал губами. Машинально вытащил папиросу, ощупал карманы — опять спички забыл. За дверью послышались приглушенные голоса, раздался стук.

Брыкина он сначала не узнал. На его раздвоенном шрамом лбу нелепо торчала новая шляпа. Вздутая щека была перевязана каким-то темно-синим платочком в белый горошек. Пальто было старое, но распахнуто так, что едва с плеч не падало. А под ним — черный, с иголочки костюм. Весь этот парад дополняли темно-коричневые с черными разводами туфли. Сзади его нелепую фигуру, как бульдозер, подталкивала Никитина. Она тоже вошла и стала рядом.

У Пермякова папироса вывалилась изо рта.

— Это что за явление?

Литовцева перестала стучать на машинке и тоже уставилась на вошедших. Глаза ее, постепенно расширяясь, перебегали с Брыкина на Пермякова и назад. Сейчас она расхохочется…

Брыкин с достоинством поправил темно-синий платочек на щеке и, переступив на месте, как горячий, хоть и в летах, жеребец, гордо сказал, видно, давно приготовленную фразу:

— Прошу вас, гражданин следователь… Этта, Егор Павлыч, значит… прекратить мое дело по краже, которую я совершил, но, этта, не до конца!

Сказав это, он взял стул и сел с видом министра, готового ответить на вопросы журналистов.

— Как, то есть, не до конца? — спросил Пермяков.

— Ошибочка получилась, этта, Егор Павлыч. Я ж думал, она, — он кивнул на Никитину, — хахеля, этта, завела… А тут совсем даже наоборот.

И Брыкин снова с достоинством поправил темно-синий платочек.

— Слушай, Афанасий, — проникновенно попросил Пермяков, — ты мне не морочь голову, а? Ведь крал? Крал. У Никитиной? У Никитиной. Признал? Признал. Так чего ж ты еще хочешь?

— А я, этта, по новой в сознанку хочу, Егор Павлыч. Кража, она как бы, этта, была, а как бы и не была… Вот и Марья Ильинична подтвердит: все вернул.

— Дурак он был, дураком по гроб жизни и останется, — кивнула Никитина. — Приревновал и все до нитки упер. А теперь вернул.

Литовцева совсем спряталась за машинку, и только видно было, как вздрагивали ее плечи.

Пермяков задумчиво пожевал губами, достал «Беломор» и протянул лачку Брыкину. Тот щелкнул, поймал губами вылетевшую папиросу и, запустив два пальца в свою умопомрачительную туфлю, извлек оттуда «чиркушку» и спичку.

— Получается, этта, што она меня ждала и кое-какую одежонку, — Брыкин повел шеей, сдавленной воротником нейлоновой рубашки, — припасла. А я думал, этта, хахель у ней. Ошибка, значит…

Он осторожно сдул с лацкана хлопья табачного пепла.

ПРОДЛЕНИЕ

На город, как черная мохнатая шапка, плотно опускалась темнота. Подбираемая лучами прожекторов на мачтах железной дороги, иссиня-белым сиянием ламп-солнц, желтоватыми разливами уличных фонарей и разноцветьем реклам, полярная ночь слишком-то не снижалась — она сгущалась лишь возле крыш да в сумрачных дворовых углах. Но и из дворов ее уже гнали яркие полосы света: здесь и там вспыхивали окна. Люди возвращались с работы. Город, стряхивая с плеч заботы трудового дня, становился все оживленнее и шумливее. Это изменение суточного ритма немедленно отозвалось в дежурной части. Оператор едва успевал снимать трубку.

— …Повторите имя ребенка?.. Возраст?.. Как одета девочка?.. Не беспокойтесь, примем меры. А пока прошу позвонить в детскую комнату милиции, она рядом с вами…

— …Гражданка, вам нужно набрать ноль-три! Да-да, в «скорую» — по ноль-три… Нет, зачем вам монета, набирайте так!

— …В магазине «Восход»? Сколько было денег в сумочке? Скоро прибудет оперативный работник, ждите его на месте.

Динамик УКВ-связи то и дело щелкал, и искаженные мембраной голоса из патрульных машин просили замену внезапно заболевшему постовому, уточняли адреса, просто сообщали, где находятся.

В соседней комнате дежурный капитан Горчаков и помощник старший сержант Шилов брали объяснения у первых задержанных, подсказывали первым потерпевшим, как писать заявления.

Высокий звук зуммера, донесшийся из операторской, казалось, никем не был замечен в разноголосом говоре и кашле. Ничто не изменилось. Только замер на полуслове капитан Горчаков, да быстро метнулся к двери помощник. Через секунду Шилов вошел и наклонился к капитану:

— Сработала сигнализация сберкассы. Давайте я поеду. Может, опять неисправность…

Светлые полоски бровей на обожженном лице капитана сдвинулись:

— Давай. Может, и неисправность…

Это тоже бывало. Тревогу поднимали кошки, случайно попавшие между фотоэлементами, цепь замыкалась из-за различных поломок. Иногда сами работники по неосмотрительности включали сигнал тревоги. Но в любом случае из дежурной части немедленно выбегали вооруженные люди, бросались в уже трогающуюся машину и мчались через весь город.

Так было и на этот раз. Шилов распахнул дверь в комнату отдыха:

— Зубов, Колесниченко остаться, остальные — в машину!

В машине, пока шофер круто выруливал из двора на проспект, Михаил начал инструктировать:

— Сработала сигнализация сберкассы — здесь, на проспекте. Беляк и Рыжухин, ваша забота — прохожие и киоскеры: что они видели. Климков, проскочи на площадь, осмотрись, поговори с постовым. Чеидзе и Мартынов — со мной.

Машина резко развернулась на проспекте и остановилась у бровки. Шофер выскочил из кабины и, увязая в грязном сугробе, добрался до задней дверцы. Милиционеры спрыгивали на землю и тут же быстро разбегались по местам. Михаил, поддерживая рукой карман, где лежал тяжелый пистолет, уже бросился к двери сберкассы. За стеклом ее висит табличка «Закрыто», но кассовый зал освещен, и ни единой живой души не видно в нем. Нажал на тяжелую дверь ногой — дверь подалась.