Прогулочки на чужом горбу - Барбара Хоуэлл

Я немного пьяна и очень устала. Мы только что вернулись домой, и сейчас я сижу в своей студии и пишу. Еще мне тревожно.

Казалось бы, что особенного? Я вообще ужасная трусиха, всю жизнь боялась уймы вещей: изнасилования, приставал в Центральном парке, случайных убийц, бомбы, приюта для нищих, но сегодня я боюсь саму себя.

Прошлой ночью мне приснился страшный сон: я нахожусь на заднем дворе нашего дома на Элм-стрит, где я выросла. Черная безлунная ночь. Тьма такая кромешная, какая бывает в нашей с Кеннетом спальне, когда задвинуты и шторы, и занавеси. Я едва угадываю очертания нашего старого дома и с трудом различаю боковой вход на кухню. Трава черна, словно уголь. Гравий на подъездной дорожке тоже кажется угольным. «Тут ничего нет, — говорю я себе, — одна чернота». И вдруг сзади, словно огромное чудовище, на меня надвигается машина. Ее фары освещают мое лицо, дом, двор. Я храбро улыбаюсь и делаю вид, что открываю ворота, стараясь не замечать слепящего белого света.

Какие же тайники моего сознания все еще пребывают во мраке? С этой мыслью я проснулась в холодном поту и с ощущением жажды.

Но едва я закрыла глаза, перед моим мысленным взором предстала красивая женщина в белом шелковом одеянии — рукава французского покроя, свободные складки, золотые пуговицы; я видела ее словно наяву.

Она сидит за маленьким бюро с обтянутой кожей крышкой и изогнутыми ножками в стиле эпохи королевы Анны. Прядь русых волос спадает на лоб. В руках она вертит ручку. И вот, найдя нужную форму мысли, быстро записывает ее. Она работает над докторской диссертацией по антропологии.

Снаружи доносятся детские крики, смех и громкий стук ударов крокетных молотков о шары. Она выглядывает из окна и улыбается. На лужайке играют в крокет два прекрасных мальчугана — ее сыновья, за ними присматривает заботливая няня.

Она смотрит на часы. Полпервого. Время ланча, надо сделать перерыв. Она нажимает на кнопку на стене у стола, давая сигнал кухарке, что пора подавать на стол.

Оставив свой залитый солнцем кабинет, она проходит по коридору, в котором стоит множество скульптур на массивных колоннах. У основания широкой винтовой лестницы — полукруглый стол, на котором огромная ваза с букетом весенних цветов на высоких стеблях. Она спускается вниз, минуя прихожую с мраморными полами, и входит в столовую, окна которой выходят на широкую зеленую лужайку и старинный парк. Детей уже позвали, и вместе с няней они присоединились к ней за столом.

Они едят суп, потом какую-нибудь легкую жареную рыбу с овощным гарниром, а на десерт — компот из сухофруктов; все это подается добродушным стариком-дворец-ким, почти членом семьи, живущим в их доме еще с тех пор, когда сама Мариза была девочкой. Он и отвозит ее в Манхэттен, где она через день посещает занятия в Колумбийском университете, пока дети находятся в школе.

Она просит, чтобы кофе принесли ей в кабинет. Нет, кофе она пьет за столом, а потом, пока дети спят, совершает прогулку по окрестностям. Она сменила белые одежды на костюм для верховой езды — свитер простой вязки из ирландской шерсти, брюки и коричневые сапоги.

Да-да, она совершает прогулки верхом три-четыре раза в неделю. Она выводит из конюшни свою красивую гнедую кобылу и легким галопом несется по живописным холмам западного Коннектикута, огороженным серой каменной изгородью.

О, божественная Мариза, ей не надо внушать остальным чувства вины, не надо жалости. Как она не похожа на всех нас. На Джой, которая рыщет в поисках мужчины, который взял бы ее на содержание, на преуспевающую бездетную Изабель Суонн, утратившую былую красоту. На выдохшуюся Мэри Фаррар, превратившуюся теперь чуть ли не в старуху.

Неужели Мариза на самом деле существует? Неужели же необходимо, чтобы она была так же далека от нас, как и богини давних времен… Диана, Астарта, Изида или еще более величественные и древние Намму и Эвринома, моя любимая, «танец которой отделял свет от тьмы, море от неба»?

Бог мой, их было так много. Настоящих героинь. Женщин, достойных поклонения. Куда они все исчезли? Почему бы людям — или хотя бы только женщинам — не вспомнить про них?

Как мне вдохнуть жизнь в Маризу?

Кеннет перевернулся на спину. Вместо ровного дыхания раздался храп.

Мариза едет легкой рысью по узенькой верховой тропе между деревьев с толстыми стволами и молодой весенней листвой. Она берет прыжком низкую каменную стену — ее светлые русые волосы развеваются на ветру, щекочут тонкую шею.

Приняв ванну и поработав еще пару часов в своем кабинете, она садится обедать со Скоттом при свечах и все рассказывает и рассказывает о джунглях, о крошечном племени бака и обычаях этих наивных людей. А Скотт угрюмо и молча слушает ее, желая лишь одного — чтобы она заткнулась наконец, чтобы крутилась вместо этого у плиты, чтобы лицо ее лоснилось от пота, а тело пропиталось кухонными ароматами, чтобы она подавала ему обед, беспрерывно вскакивала с места, несла еще какую-то еду, бежала на кухню за маслом (я сама вечно забываю подать его к столу) или за перечницей. В общем, чтобы стояла весь обед на ногах. А перед этим протопала всю Одиннадцатую улицу с согнутой спиной и дрожью в коленях, толкая перед собой тележку с продуктами, а в хвосте тащились бы дети, таская из пакета только что купленное в супермаркете печенье и все время выскакивая вперед — каждый раз они доводят меня чуть ли не до инфаркта: а вдруг не заметят красного света.

И я, наивная душа, надеялась быть художницей, занимаясь одновременно всем этим! О, может, я и стала бы ею, если бы была гением или не имела бы, как Джой и Изабель, детей. Или бросила бы их.

Но нет, Бог мой, нет. Я очень хотела, чтобы у меня были Роберта и Гарольд. И я люблю их.

Храп Кеннета стал совсем невыносимым: этакое душераздирающее стаккато. Интервалы между его «грах!» варьировались от двадцати до пятидесяти секунд. Я использовала их, чтобы воззвать к демонам, которые ведают храпом. Но они оставались глухи к моим мольбам. Я повернула его на бок. Минуту стояла тишина. А потом демоны снова взялись за свое. Этот храп сводил меня с ума.

Мне хотелось разбудить его, отдубасить по спине, орать и как сумасшедшая метаться по спальне. Как сумасшедшая, которая слишком много времени провела взаперти на чердаке. Но вместо всего этого я прошла по коридору в пустующую комнату Гарольда, скинула твидовое покрывало с его кровати и улеглась на нее.

Свернувшись калачиком, я пыталась успокоиться, переключиться на приятные мысли. Утром придет женщина, которая помогает мне с уборкой. Теперь, благодарение Богу, я уже не штатная прислуга, теперь у меня неполный рабочий день. Я — свободный человек и, спасибо, на сегодня в дворецком не нуждаюсь.