Два Обещания - Даша Самсонова

него потерянным. Спину ломило от мытья полов. Он провозился с ними почти до вечера, не забыв надраить унитазы на всех пяти этажах клиники, так что воспитатели приюта им бы гордились. А потом оказался за столом вместе с Бэнко и Арчи, соседом Еромана. Они играли в карты под звуки радио (которое, в отличие от телевизора, не попало под действие наказания и теперь исторгало самую монотонную на свете музыку). Арчи, несмотря на паническую ненависть к продолговатым предметам, создавал впечатление вполне адекватного депоса. На первый взгляд, конечно. Когда пациенты казались Николасу “нормальными”, он тут же вспоминал ту встречу с эксгибиционистом. Но Бэнко заверил, что Арчи как раз не стоит опасаться, главное не угощать старика бананами или грушами. На вопросы Николаса о Еромане Арчи сказал, что не видел своего соседа со вчерашнего вечера и, должно быть, того так и не выпустили из изолятора. Ероман частенько там ночевал, но Арчи был уверен, что даже для него такое времяпровождение не могло войти в привычку. Николас старался не думать об этом, не переносить на себя, чтобы случайно, даже в уголке мыслей, не оказаться в замкнутом пространстве, не видеть, как сближаются стены для того, кто потерял счет времени, надежду и самого себя.

Но как бы он ни старался, по коридорам рыскали волки прошлого. Те, что являлись из детства, не могли причинить ему вреда. И Николас позволял им быть, как тварям наименее опасным, чтобы в их тени спрятать зверей пострашнее. Даже запах в “Голосе лесов” был как в приюте — он просачивался из пристроя столовой — душок манной каши, в комнатах — сырости и несвежего белья. Стоило скрыться солнцу — помещение охватывал знакомый полумрак: окна находились только в конце коридора, отчего здесь даже в ясную погоду не хватало света. Стены с облупившейся краской украшали плакаты. Они висели тут и там, в комнатах возле розеток, над нитями проводов, в столовой, кабинетах, уборной — во всех немыслимых местах, чтобы не дать глазам отдохнуть от бесконечных правил. Плакаты в стихах, с уродливыми картинками, кричащие яркими буквами, призывающие мыть руки перед едой, уважать покой других, снимать обувь перед входом, не опаздывать на процедуры, не курить, не трогать чужую порцию в столовой, не совать в розетку пальцы, не шаркать ногами при ходьбе, не говорить громко, не ходить в уборную в одиночку. “Не жить” — где-то наверняка висел и такой, просто Николас пока его не нашел. Вороной депос смотрел на них и кривился всем существом. Замечания и насмешки санитаров будили в нем гнев, и он с трудом сдерживал себя. Николас ни за что бы не поверил, что в жизни еще наступит момент, когда ему будут указывать когда есть, принимать душ, гулять, ложиться спать. Все сильнее он укреплялся в мысли: случись ему по-настоящему свихнуться, наверное, гуманнее было решить проблему служебным пистолетом, чем попасть в туда, где у него снова отберут свободу. Пациент психиатрической клиники или полицейский, выполняющий задание, в любую минуту способный остановить игру — в обоих случаях Николас возненавидел бы это место. Но стоило отдать "Голосу лесов” должное, несмотря на педантичное следование правилам, дни по расписанию, похожие один на другой, он умело удивлять, подбрасывая своему новому подопечному сюрпризы, как плохие, так и хорошие.

В этот раз Николасу повезло. С его диагносом вороному депосу назначили звукотерапию. Вечером того же бесконечного дня, Николаса и пару других пациентов привели в кабинет. Несмотря на просторную площадь помещение все равно казалось пустым. У стены были в ряд расставлены лежаки, такие же, как на одарских платных пляжах. Пациентам велели рассесться по местам, выдав каждому по стакану с напитком, напоминающим зеленый чай. Чай или кофе в клинике были под строгим запретом, и Николас подозревал, что это было нечто другое, но горького привкуса растворенных таблеток не различил. Худшим было то, что он нервничал, его тело пронизывала знакомая дрожь. Николас хотел зацепиться взглядом за единственное окно, но оно оказалось спрятанными за черными шторами. Тогда вороной депос стал рассматривать пациентов, внушая себе: он здесь не один, а дверь, через которую они вошли, никуда не денется, никто не посмеет запереть их на замок. Возвратившаяся в кабинет медсестра не заметила его тревоги, да и ему к тому времени удалось взять себя в руки. Николас был абсолютно спокоен, когда она включила старенький проектор и погасила свет, превратив пустую стену в калейдоскоп пейзажей, а комнату за спиной — в кромешную тьму. Но об этом было легко забыть, пялясь на то, как верхушки гор сменяются на экране, у подножий торопливо бежит река, а на полях мелькает хлопок овечьих спин. “Это все напиток, в него точно что-то подмешали”, — подумал Николас, прислушиваясь к ветру. Он доносился из колонок на потолке, но казался таким реальным, словно принадлежал его собственным воспоминаниям. Мысли уносили вороного депоса прочь, мимо “Голоса лесов”, города Одары, на проселочные дороги, через бурелом и пологие берега Наоборот-озера. Из колонок приглушенно застрекотали цикады, и Николас вспомнил их. Они на разные голоса пели хором…

* * *

…Три года назад, не замолкая даже под утро. Это было особенное лето, настолько знойное, что о нем, потеснив криминальные сводки, написали в газете. Статья советовала запасаться водой и по возможности не покидать кондиционированных помещений, а лучше всего — проводить выходные на у водоемов на природе. Николас помнил, как лед, который он нес на парковке супермаркета, начал таять и в пакете вместе с кубиками плескалась лужа. Николас положил его в контейнер с едой, в надежде, что этого хватит до захода солнца, когда духоту сменит желанная прохлада, а за сохранность продуктов можно будет не опасаться. Потом в ушах Николаса свистел ветер, а скорость на спидометре пикапа переходила за отметку сотни. Он несся на окраину Одары, на встречу с девушкой, которая спасла ему жизнь.

По пути его пальцы сами хватались за оконную ручку. Она не поддавалась — все окна в пикапе и так были открыты. Николасу не переставало казаться, что они только и ждут момента, чтобы подняться, стоит отвернуться — ты уже в плену четырех стен и тьмы. И хотя прошел целый месяц с тех пор, как Лейн вытащила его из подвального ада, сегодня Николас чувствовал себя не лучше параноика, покинувшего надежное укрытие. Рана от пули на животе, заживая, мучила его по ночам, но самым ужасным был страх, который