Генрих Гейне - Александр Дейч

Весело покидает он мещанский Геттинген и пускается в путь. Его радуют встречи с крестьянским мальчиком, с «простыми, скромными рудокопами», чья жизнь показалась Гейне идиллически прекрасной по сравнению с мещанским житьем, испорченным мнимой цивилизацией. Это противопоставление филистеров «природным людям» Гарца Гейне делает лейтмотивом «Путешествия на Гарц», отражая здесь философские установки немецких гуманистов и французских философов восемнадцатого столетия, главным образом Жан-Жака Руссо.

Фраки черные, чулочки,Белоснежные манжеты,Только речи и объятьяЖарким сердцем не согреты.

Сердцем, бьющимся с любовью,В ожиданьи высшей цели, -Ваши лживые печалиМне до смерти надоели.

Ухожу от вас я в горы,Где живут простые люди,Где привольно веет ветер,Где дышать свободней будет.

Ухожу от вас я в горы,Где маячат только ели,Где журчат ключи и птицыВьются в облачной купели.

Вы, прилизанные дамы,Вы, лощеные мужчины,Как смешны мне будут сверхуВаши гладкие долины…

Он противопоставляет реакционному филистерству свободную и гармоническую личность, возвышающуюся над миром посредственностей.

В сменах стиля - в переходах от пафоса к иронии - как нельзя лучше отражается колеблющееся настроение бюргерства, ищущего новых путей, то утверждающих свое право на существование, то впадающих в отчаяние.

«Путевые картины» были запрещены в Геттингене, городе, осмеянном Гейне, подвергались они преследованиям и в некоторых других городах.

Гораздо больше нападок вызвал второй том «Путевых картин», особенно «Книга Легран».

Гейне предвидел это и, отчасти боясь чисто административных преследований, уехал в Англию в самый день выхода тома.

«Путешествие на Гарц» отличалось разорванностью композиции, которую никак не могли принять многие читатели Гейне. Но еще сложнее, еще больше имеет вид «лоскутного рукоделия» «Книга Легран», дифирамб Наполеону как носителю демократической свободы и наследнику Великой французской революции.

«В это вялое, рабское время, - пишет Гейне Варгнгагену фон-Энзе, - должно же что-нибудь совершиться. Я, со своей стороны, сделал свое - и стыжу тех жестокосердечных моих друзей, которые хотели свершить так много и теперь молчат. Когда войско в полном сборе, тогда самые трусливые рекруты очень бодры и храбры; но подлинную отвагу обнаруживает тот, кто стоит на поле битвы один». «Книгу Легран» Гейне называет иначе «Идеи». Как Гегель видел в Наполеоне «мировую душу, сидящую на коне и мчащуюся через мир и овладевающую им», так Гейне обожал в Наполеоне «человека идеи» - «идею, ставшую человеком».

Поэт, целиком отдавшийся идеалу буржуазной свободы, видел в Наполеоне носителя этой свободы, человека нового времени. Основная ошибка Гейне, как певца буржуазной свободы, заключалась в том, что он видел историческое развитие в гегелевском толковании как столкновение идей. Наполеоновская пора была для него героическим временем, и символ этого времени - французский барабанщик мосье Легран, вступающий в Дюссельдорф в дни детства Гейне. Барабанная дробь мосье Леграна рассказывала Гарри историю Французской революции, ее принципы внеклассовой свободы, равенства и братства. Легран бил в барабан - и Гарри видел переход через Симплон, видел императора на мосту через Лоди, видел его в сером плаще при Маренго, видел и слышал битвы при Эйлау, Ваграме.

Гейне припоминает героические победы революции, он возносит на недосягаемый пьедестал Наполеона, разгромившего ту феодальную свору, которая теперь снова правит Германией и угнетает ее народ. Для него Наполеон - сама революция, а его могила - место будущего паломничества народов Запада и Востока.

Эта апология Наполеона вправлена в причудливую рамку личных переживаний детства и юношества. Поэт обращается к Эвелине, посвящая ей страницы в знак дружбы и любви. Педантичные биографы ломали себе голову, стараясь угадать, кто эта Эвелина. Быть может, Амалия Гейне, ради которой он был готов на все, вплоть до самоубийства. Быть может, это - «новая глупость, выросшая из старой» - сестра Амалии, Тереза Гейне.

Факт тот, что Гейне здесь заявляет о своем преодолении «юношеских страданий», он требует своего места в жизни, потому что «жизнь слишком сладостна, и в мире все так восхитительно перепутано, этот мир - греза упившегося языческого бога… Илиада, Платон, Марафонская битва, Моисей, Венера Медицейская, Страсбуогский собор, Французская революция, Гегель, пароходы и т.п. - все это хорошие отдельные мысли в этом творящем сновидении бога…»

Воспоминания о смене власти в Дюссельдорфе, о днях учения, о маленькой подруге детства чередуются между собой в этом гротескном произведении, все время обращенном к полумифической Эвелине.

Однако личные, лирические моменты не заслонили от строгих цензоров политического смысла «Книги Легран». Книга подверглась запрещению в Пруссии, Австрии и разных мелких германских государствах. Меттерних, с удовольствием читавший книги Гейне, признавал их, однако, годными лишь для «личного употребления».

Молодое поколение Германий, революционная молодежь, приняло «Книгу Легран» как выражение своих сокровенных мыслей и надежд на освобождение Германии от ига феодальных тиранов. Но из реакционного лагеря доносился дикий вой: Гейне обвиняли в отсутствии национального чувства, в том, что он, как еврей, предает и продает свое немецкое отечество, прославляя поработителя, Наполеона.

Но Гейне не заслуживал таких упреков. Он был «национальнее» Шиллера и Гете, потому что звал к действительной борьбе за освобождение своего класса, а не удалялся от этой борьбы, как великие классики, в «царство эстетической видимости», далекое от политических боев.

И для поколения, выраставшего в период между двадцатым и тридцатыми годами Гете был только великий художник, высящийся одиноко над плоскостью эпохи, но не боец за идеалы освобождающегося класса. Именно потому, что Гете, по определению Маркса, все больше становился незначительным министром, все сильнее скрывая за этим обликом существо значительного поэта, - идеолог радикальной буржуазии Берне назвал Гете «холопом в рифмах».

Гейне, воспитанный в Варнгагеновском кружке и привыкший к поклонению перед Гете, стал вероотступником и отрекся от кумира своих берлинских друзей. Он приветствовал поход против Гете, который предпринял Вольфганг Менцель и с удовлетворением констатировал, что новое время выдвигает новый принцип взамен принципа «идеи искусства», намеченного Гете и его временем.