В вяземском окружении. Воспоминания бойцов 6-й дивизии народного ополчения. 1941–1942 - Анатолий Владимирович Дарков

Генерал объявил привал. Мы повалились на землю не усталые, нет, а как люди, с которых спал какой-то тяжелый груз. Ко мне подошел молодой парень, раненный в ногу повыше колена, и попросил его перевязать. Пуля пробила ногу насквозь, видимо не задев кость. Я взял один из двух индивидуальных пакетов, бывших у меня, и перевязал рану, закрыв ее с двух сторон тампонами и обмотав бинтом, который закрепил к поясу кальсон, чтобы повязка не упала.

Трудно представить, как мы здесь себя чувствовали, что мы переживали! Наши сердца переполняла какая-то радость, мы чувствовали какое-то теплое отношение друг к другу, точно все мы были братья, дети одной семьи. Все эти мучительные дни, все эти ужасы окружения, все сомнения, вся безысходность и неопределенность нашего положения теперь исчезли и заменились радостью исполненного долга, радостью свободы, ощущением жизни. Мы чувствовали себя так, будто мы второй раз родились на свет. В эти минуты мы забыли, чего стоила нам эта свобода, и не думали о том, что ждет нас впереди. Мы просто были счастливы, так счастливы, что наше счастье, казалось, готово было расплескаться из наших сердец. Никогда в жизни не пришлось мне испытать таких чувств, как в эти краткие минуты отдыха после выхода из окружения.

Я совсем не заметил, что в каких-то десяти метрах от меня расположился так же, как и все мы, человек, которому мы обязаны были всем, что мы сегодня совершили, которому мы были обязаны жизнью и этим необыкновенным счастьем. Я узнал его только тогда, когда какой-то строгий, но сердечный голос сказал: «Товарищ генерал, разрешите поздравить вас с успешным выводом людей из окружения». Я оглянулся в сторону говорившего и увидел, как генерал-майор Козлов жал руку какому-то невысокому, аккуратно одетому командиру в шинели. «Поздравляю с этим же и вас, товарищ бригадный комиссар», – ответил генерал, и в голосе, в котором было столько мягкости, я не узнал голос, который вел нас в самые тяжелые моменты боя. «Товарищ генерал, – продолжал бригадный комиссар, – людей надо поднимать и уходить как можно скорее с этого места, немцы могут нас преследовать танками, мы отдыхаем уже пятнадцать минут».

Было пора уходить. Состояние радостного возбуждения, которое нас охватило вначале, теперь стало сменяться ощущением усталости: начинало клонить ко сну, давал чувствовать себя и холод, о котором мы забыли во время боя. Но через несколько минут раздалась команда «Подъем!», и мы, с трудом разминая ноги, двинулись за генералом, придерживаясь примерно первоначального направления.

Мы шли двумя группами. Волков и я нашли друг друга, и теперь мы шли рядом, но Миняева видно не было. Что с ним? Он погиб или, может быть, он в другой группе? Или, может быть, мы не видим его? Из окружения вышло примерно две тысячи человек – это менее четверти от числа людей, которые три с половиной часа назад начали выход из окружения. Многие из этих людей погибли или, будучи тяжело раненными, остались на поле боя, но большинство, наверное, было отрезано немцами и по-прежнему находилось на окруженной немцами территории. Не было с нами и санитарных машин. Они отстали от нас еще до того, как мы вышли из леса после минометного обстрела.

Все эти потери были тяжелы; но это были потери, понесенные в бою с врагом, который заплатил нам за это несколькими сотнями жизней. Мы чувствовали себя победителями, у нас появилось ощущение силы нашего коллектива; мы знали, что наша группа представляет собой не просто две тысячи человек, а две тысячи опытных и упорных бойцов, прошедших сквозь огонь и испытания этой ночи.

Мы двигались, разделившись на две большие группы: в одной, что шла несколько впереди, находилась большая половина людей; Волков и я шли в группе, которая несколько отставала от первой. Километрах в двух от линии железной дороги, которую мы перешли, перед нами открылось небольшое поле, посередине которого раскинула свои домики тихая заснувшая деревушка. В этой мирной деревеньке было, наверное, всего 20–25 домов. Из нее посередине поля лентой тянулась проселочная дорога, вдоль которой стояло пять или шесть стогов сена. Деревня и поле вокруг нее лежали как раз на линии нашего движения.

Как только мы вышли из леса и стали пересекать поле по диагонали, мы увидели Миняева; он шагал несколько впереди нас и был невредим. Мы опять соединились, обменявшись приветствиями и испытав радость встречи с товарищем, которого почти уже считали погибшим. Товарищей из артиллерийского полка нашей дивизии, которые выходили из окружения вместе с нами, не было; не было также и земляка Саши Волкова – они или погибли, или, отрезанные немцами, остались в окружении.

В это время наша группа, которая пересекала поле несколько левее деревни, подходила к проселочной дороге, вдоль которой стояли стога сена. Другая группа, которая была более многочисленной, подходила к самой деревне. Тихая ночь, заснувшая деревенька, одинокие стога сена, лунный свет, который временами серебрил всю эту картину, – весь этот мирный сельский ландшафт не вызывал у нас никакой тревоги. Мы только что прошли через огонь и воду и теперь чувствовали себя очень далекими от какой-либо опасности.

И вдруг (это было совершенно для нас неожиданным) из каждого стога сена в нас застрочили из автоматов по несколько автоматчиков; из стогов сена выехали пять или шесть танков, которые открыли по нашей группе пулеметный и орудийный огонь. Первая наша группа подверглась яростному обстрелу из деревни: теперь из каждого дома строчили десятки автоматов; в воздух взлетели осветительные ракеты, стало светло как днем. Мы разом упали на землю, прижавшись к ней как можно плотнее. Около нас по земле ударялись пули, которые потоком светлячков летели от стогов сена, от маленьких танков и из деревни, которая теперь была разукрашена вспышками выстрелов, полосками летящих трассирующих пуль и огнями десятков ракет, которые немцы запускали в нашу сторону. Среди нас на земле рвались снаряды, ракеты освещали местность так, что стал виден каждый выступ земли, пучки сена в стогах, грязь проселочной дороги, деревья на опушке леса. Стали видны наши грязные, давно уже немытые руки, наши бледные, заросшие бородами лица. Мы лежали на земле и не отвечали на огонь немцев – слишком неожиданным для нас было их нападение. Неужели – смерть? Неужели пропали даром все наши жертвы? Неужели наша радость свободы, которую каждый испытал незадолго перед этим, была преждевременной? Неужели нас превратят в куски окровавленного мяса эти немцы, которых мы только что победили, выйдя из окружения? Такие мысли бродили в нашем сознании, быстро сменяя друг друга.