Первый шпион Америки - Романов Владислав Иванович

— Да, я помню его слова, — подтвердил он.

— Шесть месяцев уже практически истекли, а мы еще не расчистили даже площадку для строительства…

— Что вы подразумеваете под расчисткой? — снова спросил Каламатиано.

— Это уже второй вопрос, пошли! — Робинс поднялся.

— Я отвечу, подожди, Рей! — усмехнулся Троцкий. — Царизм накопил много человеческой гнили. Ес надо убрать. Потом полностью освободиться от врагов. Затем от прилипал и попутчиков. А из остальных выковать преданных революционному делу людей. Вот они-то и построят социализм!

— А какое время вы на все это отводите? — спросил Рей.

— Если нам не будут мешать, то года за два площадку мы расчистим. А на людскую перековку понадобится лет пятнадцать — двадцать. Приезжайте году в 37—38-м, первая фаза социализма будет уже завершена. На вторую понадобится еще лет пять — семь.

— Грандиозно! — восхищенно прорычал Робинс. — Извини, Лев, но мы уже опаздываем! Я забежал только представить тебе своего друга. Кстати, в Мурманск направляется наш крейсер, и на его борту должно быть продовольствие, которое я запросил по своей линии. Ксенофон его получит и доставит в Москву. Ты ему, я надеюсь, поможешь со всеми бумагами?

— Конечно, какие разговоры! Заходите, Ксенофон Дмитриевич, без стеснения, тем более что вы почти соотечественник, а кому, как не вам, помогать России идти в будущее!

Троцкий крепко пожал ему руку, и они ушли. Каламатиано не собирался тащиться с Реем на обед к Локкартам, несмотря на все желание снова увидеть Муру. У него были свои дела: он обзванивал и навещал старых приятелей и знакомых, кто бы мог не только согласиться сотрудничать в Бюро, но имел бы непосредственный доступ к секретной информации. Предполагалось, что агентурная сеть должна состоять не менее чем из тридцати агентов, а чтобы найти и завербовать такое число информаторов, требовалась огромная работа. Но Робинс сказал, что его велели обязательно привести, а кроме того, Юрий Ларин, член ВЦИК и главная фигура в Совете народного хозяйства, подготовил для него проект по сдаче в концессию Камчатки и некоторых районов Сибири, о чем он уже говорил, и его надо немедленно обсудить. Каламатиано был вынужден уступить напору Рея и согласиться пойти на обед к Локкарту.

— Лев — могучая фигура, но ты познакомишься с Ильичем и влюбишься в него! — восхищенно пел по дороге Робинс. — И они построят свой социализм, ты увидишь!

— Если такой, о котором говорил Троцкий, то это ужасно, — отозвался Ксенофон Дмитриевич.

— В чем тут ужас? — не понял полковник.

— Они строят средневековое рабовладельческое государство, основанное на диктатуре, то есть на насилии и тирании, и называют его социализмом, светлой мечтой человечества. Что же тут хорошего?

— Не надо цепляться за слова, — отмахнулся Рей. — На переходном этапе диктатура необходима.

Жесткий порядок — вот что любит человек, а они этого добьются.

Ксенофон Дмитриевич не ответил. С Робинсом спорить было бесполезно.

— А какое продовольствие прибудет на крейсере? — переводя разговор на другую тему, спросил Каламатиано.

— Никакого. Я сказал это для того, чтобы Троцкий выдал тебе мандат, позволяющий беспрепятственно передвигаться по территории России. Ты думаешь, Пул сделает тебе такой мандат? Ты глубоко заблуждаешься. А без него все твои шпионские потуги вылетят в трубу.

— Почему шпионские?! — разозлился Ксенофон Дмитриевич.

— Да потому! Не морочь мне голову! Хотя ты неплохо сегодня вывернулся и кое-что умеешь. Но эти красные ребята совсем не дураки, и если они тебя прищучат, то церемониться не станут и сразу поставят к стенке. Подумай, Ксенофон! А у меня в портфеле верное дело. В твоем возрасте Форд уже стал миллионером. Какого черта ты лезешь в эти шпионские дебри, в которых ничего не смыслишь? Это ничтожество Пул красиво устроился: при успехе все лавры получает он, а в случае провала пулю получаешь ты. Послушай старика Рея, он кое-что смыслит в военных делах: ты мне симпатичен, и я не хочу, чтобы тебя использовали как подсадную утку!

— Чем больше я начинаю вникать в смысл новой власти, тем отчетливее понимаю, что она — страшный монстр, которого нужно уничтожить, — проговорил Каламатиано. — И сегодня стоять в стороне нельзя.

Робинс с удивлением посмотрел на него.

— Ты же не политик, Ксенофон! Ты бизнесмен! А как бизнесмен ты должен понимать, что при таких режимах, если подружиться с верхушкой власти, работать одно удовольствие. Мне в конечном итоге наплевать на их социализм, но Россия — это Клондайк, как та же Аляска, на которую я в свое время не поехал, и теперь мои бывшие приятели разъезжают на «роллс-ройсах», имеют шикарные особняки, магазины и солидные счета в банках, а я должен тянуть полковничью лямку до пенсии! Ты хочешь этого же?! Если б я знал русский язык, как ты, имел опыт в делах, я бы не стал тебя уговаривать и обхаживать. И потом я вижу, ты честный парень, ты не надуешь, а вдвоем мы черту рога обломаем и максимум через два года вернемся в Штаты преуспевающими людьми. Все только начинается, Ксенофон! Мы обязаны использовать этот шанс! Ты слышишь?!

Робинс остановился, перегородил ему дорогу и с мольбой посмотрел на друга. Они уже находились у Никитских ворот, рядом с Хлебным переулком, где жил Локкарт. Из подворотни выскочил мужик в длинном черном пальто, за ним два чекиста в кожаных тужурках и с револьверами в руках.

— Стой! Стрелять будем! Стой! — закричал один из чекистов, пальнул в воздух, но бегущий и не думал останавливаться. Тогда чекист выстрелил в него. Мужик в длинном черном пальто словно споткнулся и упал лицом вниз. Чекисты подбежали к нему, перевернули.

— Это же не Левшин! — в сердцах матом выругался чекист и сплюнул. — Не того подстрелили!

— А чего он бежал-то? — растерянно спросил второй.

— Раз бежал, значит, тоже какая-нибудь контра!

Они разговаривали громко, и их разговор был слышен Робинсу и Каламатиано. Ксенофон Дмитриевич оглянулся. Неподалеку от них стоял военный в шинели без погон, с узким лицом и шрамом на левой щеке. Он тоже как бы наблюдал за чекистами, искоса поглядывая и на них. Первый чекист, все еще негодуя на то, что упустили Левшина, заметил стоящих на углу Рея с Каламатиано и с ненавистью посмотрел на них. Робинс перехватил этот недобрый взгляд и поежился.

— Ладно, пошли, — помолчав, сказал он. — Ты же приедешь, Дмитрич, если у нас все выгорит?

Они двинулись к Хлебному переулку.

— Ты приедешь или нет?

— Приеду, если выгорит. Только ничего не выгорит!

— Почему?

— Кто будет вкладывать деньги в страну, с которой ни у кого, кроме Германии, нет нормальных дипломатических отношений, с кем мы стоим на грани войны. Это наивно, Рей!

Тот нахмурился, тяжело вздохнул:

— Меня это тоже беспокоит.

Некоторое время они шли молча.

— А в словах Льва что-то есть, как ты считаешь? — неожиданно спросил Робинс. — Выковать поколение новых людей. Разве не грандиозно?

— Социализм, который они хотят построить, уж очень похож на тюремную зону. Все живут в казармах. На завтрак шрапнель-перловка и сто пятьдесят граммов хлеба. Подъем в семь утра. На обед баланда из селедочных голов Полчаса прогулки во дворе.

— Что ты несешь?! — возмутился Рей.

— Все это они несут, твои друзья! — зло ответил Ксенофон Дмитриевич.

— А ты не такой простой парень, Ксенофон, как кажешься! — засмеялся Робинс. — Ты тоже задира!

— А? Что, не так?.. Жаль, что мы поздно познакомились. Но помни: если я пробиваю этот проект, ты едешь со мной на Камчатку. Слово?

— Слово, — подумав, согласился Каламатиано. «Может быть, Робинс и прав, — подумал он, — мне действительно незачем лезть в эту грязную политику».

10

Локкарт спешно шифровал сам очередное донесение Бальфуру и Ллойд-Джорджу. Двух шифровальщиков, которые работали на него, он отпустил на несколько дней в Петроград, к первому из Англии приезжала невеста, а второй хотел повидаться с другом, работавшим у Кроми. До этого ребята трудились день и ночь, и вроде никаких срочных отправлений не предвиделось. Но, как это бывает по закону пакостных совпадений, его вчера вечером свели с профессором Новгородцевым, председателем недавно созданного «Правого центра», мощной антибольшевистской организации, которая объединяла сразу несколько крупных политических группировок и партий, действовавших до сих пор разрозненно: «Совет общественных деятелей», кадетскую партию, «Торгово-промышленный комитет», «Союз земельных собственников». В «Правый центр» входил известный либерал и общественный деятель Петр Струве, бывшие князья Григорий и Евгений Трубецкие, бывший обер-прокурор Синода Рогович, промышленники Морозов и Кукин, такие известные деятели науки, профессора, как Бердяев, Мейснер, Челищев и другие. В «Центре» были как сторонники Антанты, так и Германии, у них имелись немалые денежные накопления, которые «правоцентристы готовы употребить на то, чтобы свергнуть власть большевиков, — писал Роберт. — Помимо «Союза защиты родины и свободы», организованного Борисом Савинковым, о котором я уже докладывал, имеющего сходные цели, это вторая серьезная поли-тическая организация в новой России. Готов войти с руководством «Центра» в непосредственный контакт, чтобы обсудить назревшие проблемы…»