Лгунья - Сусанна Михайловна Георгиевская

– Очаровательна?! А прическа?

– Отто Пеки-Бук, прошу воздержаться при мне от комментариев такого рода, иначе я сочту своим долгом покинуть ваш кабинет.

– Дорогой профессор, вы могли бы ей выдать справку об очаровании на бланке университета! Но пропуск я ей не дам. Пусть едет домой. Тут не место для озорство.

– А разве бывает специальный остров для озорства? Это очаровательно! – приподняв брови, сказал профессор. – И разве пропуск на Санамюндэ такой уж большой дефицит? О-о-о!.. Я сразу понял, Отто, вы шутите. На экскурсии в Санамюндской крепости перебывали все школьники Лауренса. Все мои дети и внуки… Отправьте ее хотя бы с экскурсией… Экскурсии бывают каждое воскресенье…

Дело начинало принимать серьезнейший оборот…

– Отто, – сказала Кира, – дайте мне, пожалуйста, еще кусочек вашего шоколада.

Уши начальника паспортного стола принялись медленно розоветь.

– А вы хорошая штучка, Кири! Если я был бы вашим папа, я бы вас выпорол.

– Порите своих детей. Ведь у вас их десять.

– Кроме паспорта, найдется у вас еще какой-нибудь документ, товарищ Зиновьева, Кира Ивановна, кажется так?.. Поскольку за вас ручается сам профессор…

– Найдется. Вот. Аттестат зрелости.

– Великолепно!.. Никогда бы этого не сказал. А почему здесь четверка?! Пожалуйста, посмотрите, профессор! Нет! Не могу загрязнять четверочниками даже на один-единственный день наш доблестный Санамюндэ.

– Дети, дети, – сказал старик и вытащил носовой платок. – Вы шутите… А наш университет… сгорел!

– Пропуск я выдаю на одну неделю. Если офицеру будет угодно, он сможет похлопотать о продлении пропуск…

– Спасибо, Отто!

– Однако, я вижу, вы хорошо знакомы, – улыбнувшись, сказал старик. – И не стесняясь трунили над стариком. Ах, этот Пеки-Бук… Молодость, молодость! Я тоже когда-то в этом счастливом возрасте…

– До свиданья, – сказала Кира. – Отто, вы меня можете не провожать… Вещей у меня не много.

– Тем более что мы скоро увидимся, – засмеявшись, ответил заместитель начальника паспортного стола. – Скоро я буду в командировке на Санамюндэ.

Пострадавшая от пожара

…Перед Кирой центральное крыло красивого, очень большого здания. Грустно смотрят в зимнее небо слепые глаза его темных окон.

Студенты – их общий облик хранит следы пережитого потрясения – оттаскивают от входа обгорелые балки и складывают их в аккуратный рядок. Девушки в ватных брюках и теплых платках; юноши – в теплых брюках и шапках-ушанках. Ребята, должно быть, работали здесь всю ночь. Вон – костры. Присев на корточки, молодые рабочие греют у огня озябшие руки.

…Кира зажмуривается, опять открывает глаза… Над костром как будто носятся огненные очертания женского улыбающегося лица.

Подхватив чемодан и гитару, девочка быстро идет к костру.

– Ты приезжая?

– Да.

– И ты ничего-ничего не знала?

– Ничегошеньки.

– Вот ловко, ребята! Наша пресса не дала ни единой самой маленькой информации! У нас никогда ничего не случается: в воде не тонем, а если горим, то исключительно на работе. О пожаре знают все университеты мира, со всей земли шлют в Лауренс пожертвования, а газеты не дали о нас ни строчки…

– Наверно, вызовут из Москвы моего отца.

– А кто он такой?

– Крупнейший специалист по восстановлению.

– Эй, москвичка, дочь крупного специалиста, помогла бы хоть сортировать балки.

– А в Санамюндэ кто полетит?! Вы?..

По дороге к аэродрому Кира забегает на телеграф. Здесь, как назло, непривычная вращающаяся дверь. Кира долго кружится в этой двери.

– Что с вами, мадемуазель?

– Шок!.. Не обращайте внимания, пожалуйста! Это в связи с пожаром.

– О-о-о! Разрешите, я помогу. Вот телеграфный бланк… Садитесь, мадемуазель… Стул. Скорей!.. Товарищи! Она – пострадавшая от пожара.

Телеграмма

«Отец восклицательный знак Я знаю вы мне не поверите но сгорел Лауренсовский университет восклицательный знак Глубоко травмирована пожаром тчк Что делать вопросительный знак Свой адрес сообщу телеграфно

Скорблю целую недомогаю люблю

Ваша Кира»

Полет

Скоро прилетит самолет, прибудет с острова Санамюндэ, чтоб совершить свой очередной рейс.

Кира заходит в маленькое деревянное зданьице и пристраивается у печки-времянки.

Как здесь тепло, как славно… Голова опускается. Кира вздрагивает.

…Из теплого коридора их старой квартиры выходит мама. – «Мама, ты здесь?» – удивившись, говорит Кира и бежит ей навстречу, растопырив толстые, короткие руки. Бежит и вдруг упирается руками и головой в колени матери – в ее подол.

«Кира, хочешь блинка?» – говорит мама.

«Хочу», – отвечает Кира.

«Ах, доченька, доченька дорогая, долго тебе теперь не поесть блинков».

– Посадка на Санамюндэ!.. Граждане пассажиры, просим поторопиться: посадка на Санамюндэ.

Исчезли большие дома, показались маленькие – стоящие далеко друг от друга среди полей. Их окружают изгороди. Дома словно бы нарисованы рукою ребенка. Из труб валит дым.

Шоссейная дорога, река, озера. И лес. Он хвойный, черный, густой.

А вот и земля. Она белая. Ни деревца, ни коровы, ни человека. Это – море. Балтика. Море в торосах, в неровных глыбах, столкнувшихся друг с другом, вздыбившихся льдов.

…Островок. На острове – дом. Как жить человеку совсем одному? А ведь живет, живет!

…Остров, еще, еще… Да не остров это вовсе, а полуостров!

Море усеяно островами и полуостровами. Меж льдом и небом – зима. Она синяя, прокаленная светом. Небо, вода, а на самом, самом верху большущее солнце.

Вот остров круглый. Вот темная точка: с крыльями. Ура! – Ветряная мельница!

Начинает больно ломить в ушах. Самолетик, вздрагивая, бежит по земле и вдруг останавливается.

Кира на острове Санамюндэ.

Жанна

– Как вы, однако, легко одеты! Пятьдесят лет у нас не был такой суровы зима, а девочка без шерстяные чулочки, без варежки…

Присев на корточки, горничная единственной в Санамюндэ гостиницы подбрасывает дрова в жерло старой печи. Поленья потрескивают, высоко взвивается красно-желтое пламя… А вдруг это вовсе не пламя, а приоткрывшаяся душа широкой, жаркой, старой печи?

А ведь у них, в Москве, тоже была когда-то настоящая печка, а не мертвые трубы центрального отопления?

Мертвые? Врешь. Живые. Разве ты не помнишь их говорок? У труб – своя тонюсенькая, чуть слышная песня, она поет, как зеленый кузнечик: «тир-тири-вир». Когда озябшая ты возвращалась из школы, помнишь? – ты сразу бежала к окну, садилась на корточки, грела о теплые трубы ладони и нос. Папа еще говорил, что в пыли, меж труб «парового» – живет домовой.

Хорошо… Но разве скромная жизнь того, невидимого тепла может сравниться с гудением живого пламени?

Санамюндская печка облицована глянцевыми изразцами: она оканчивается витой, очень сложной короной с острыми зубьями. Не печь, а царица печей! Недаром так громко бушует ее сказочная душа. От ударов погнувшейся кочерги летят во все стороны точечные, багряные искры. Становится розовым лицо пожилой женщины,