Мы — из дурдома - Николай Шипилов

Сеня не отличал правду ото лжи. Он весело лгал всегда и на всякий случай, оттого что понимал: правда — это больно. Зачем делать себе больно? Он весело врал всем и вся вовсе не потому, что норовил обмануть, а потому что не верил в правду. Ложь была тем морем, в котором он был рыбой. Правда была для этой рыбы сушей. Одноклубники по «дурке» знали это его свойство, но привычно любили Сеню как хороший спарринг.

Словно от кодовых слов:

— А над этой резиденцией надо было бы повесить табличку: «Оставь надежду, всяк сюда входящий», — двери распахнулись.

На какой-то миг я выглянул из-за толстой спины Сени и увидел наконец-то смеющееся лицо Юры Воробьева. Но Сеня предпочитал наслаждаться общей победой лично, в одиночку. Он встал в дверях, раскинув руки так, что у меня не осталось возможности видеть любимых друзей, и вскричал:

— Подъем, штрафная рота! Народ заждался своих освободителей!

«Ну, этот цирк надолго. Сене нужна публика». Я ущипнул его за бок, но Сеня так хорошо и упруго упитан, что не почувствовал этого, породив во мне нехорошие мысли о его сущности.

Слыша все эти дружеские «о» да «у», я отошел метра на полтора и с разбегу толкнул Сеню в спину, со словами:

— Алешка Румынов… писатель… сюда не забегал?

Он сдвинулся вглубь кабинета и попал в объятия Фрола Ипатекина. Я проскочил за ним в присутствие с вопросом:

— Где наша авиация?..

Мне отчего-то становилось все тревожней, я почувствовал вдруг близкое, наглое дыхание смерти.

Полузадушенный в объятьях Сени авиатор Фрол не смог ответить мне ничего внятного. Говорил маленький, заплаканный человечек, скомканный в глубоком кресле, которое казалось реквизированным у какого-то богатого гедониста. И сам человечек казался здесь чужим, как гармошка на похоронах.

— Тепер стосовно Росії… — бормотал он довольно внятно, в отличие от старины Фрола. — Нехай, нехай же ця Росія покаже приклад Україні та й всьому, кажу, світові, як потрібно житии! Як житии, щоб сусідні країни прагнули до дружби та объєднання з нею! Що? Поки-що приклад зворотній, вот що… Хіба, кажу, ваша Росія хоч якось захищає вашіх кацапюр тут, в Україні? Ну скажіть відверто, самім собі? Що вас так приваблює в країні, яка розвалилася і продовжує розвалюватися на ваших очах? Повний розпад Росії — справа найближчого часу, це очевидно! Хіба може якесь чудо… Так ви на нього не заслуговуєте… И ви, и ви, и ви тэж! — он поочередно тыкал в нас дрожащим пальцем.

— Если вы киевлянин, то наверняка знаете, что психбольница Павлова находится на улице Фрунзе возле Кирилловской церкви, — пожалел незнакомца Сеня. — Что вы здесь турусы разводите? Это детское воспитательное учреждение, а вам пора в дурдом, однозначно! Может, заодно и покаетесь там за разжигание вражды во имя Украины. И по-русски, по-русски, плиз! — пожелал он.

— …И как апостол, помазанный тобою, и как посланный тобою, мой Бог, заявляю от имени Христа Иисуса, что мы и я, как во главе этой армии, мы берем ответственность за спасение Украины! — взвыл пан Самотыко.

— Во-первых, молодой силуэт, я вас никуда пока не посылал, кроме дурдома, однозвучно! Во-вторых, шкура неубитого медведя — лучшее украшение для стен воздушного замка! Говорю вам, коллеги, как бывший псих: в этом случае, — Сеня указал на человечка в кресле, — имеет место быть бред Аделаджи, — констатировал он.— Их таких много сейчас разбрелось по диким степям Украины. Кто этот тип?

— …Жаболизы, глистосмоки, гвалтівники пацюків…

— Военнопленный, — отвечал Юра Воробьев. — Мерзкий растлитель, да, детей. Ему нравится, когда дети, да-а, плачут.

— …Курвы смердючи, мразь кацапо-фашистська…

— Слышали уже. Молчать! — приказал Сеня. — Однозначно, я генерал русской армии! — и, дождавшись тишины, поучил жизни Юру: — Плачут не только дети, Юрий Васильевич. Плачут и депутаты Госдумы, у которых берут взаймы деньги и не… Кстати или некстати, Фрол, но ты тоже хорош: где наш воздушный флот, где мои «Осы»[29]? Отвечай!

— Не надо, не надо ос! — забился еще глубже в гедоническое кресло человечек, закрывая лицо руками. — Не надо повидла!

— Что с этим придурком, он в своем уме? — спросил я. Тревога моя усиливалась.

— Эй, Алеша, да, не беспокойся! — сказал Юра. — Я обещал намазать ему рыльце, да, детским повидлом и впустить в кабинет ос. А он, да-а, боится.

Человечек вдруг выпрямил спину, сверкнул глазами на портрет Макаренко и спросил у этого портрета:

— Зачем? Зачем я, простой деревенский паренек, вступил в ряды КПСС и стал руководящим работником? Зачем пошел учиться в Высшую партийную школу? Зачем? Я же был чист, как… чист, как… Нет слов! Это ты, ты, ты виноват, кацапюра, что меня теперь не отпускают по нужде!

«Немудрено, — подумал я. — Сами, бывало, косили. А нынче такое мироустроение, что каждый вор норовит закосить «под политику».

— Какое безобразие, это же прямое нарушение прав чоловiка! Под мою личную ответственность отведите парня на горшок! — ходатайствовал за пана Самотыку наш думец…

Под охраной перекованных на орала Юрой киевских милиционеров, под взглядами сирот, припавших к стеклам классных окон, мы гуськом шли к недалекой поляне в лесу, где стоял летательный аппарат конструкции Ипатекина.

Вася шел, не оборачиваясь, молча, собранно. Он выходил из сиротского ада в жизнь, которую видел лишь в телесериалах, в жизнь, где его ждали неведомые ему родные. Милиционеры жевали на ходу что-то конфискованное Фролом в директорском логове. На непослушных его воле ногах шел в неволю и пан Самотыко. Когда он споткнулся, мы услышали одобрительный свист из окон школьных классов — Самотыко не обернулся. Сеня с Фролом говорили об упрощении задачи обеспечения вертолета топливом и маслами при удалении от места базирования. Мы с Юрой шли в хвосте. Юра рассказывал мне о своем аварийном приземлении в Новосибирске. Он выглядел предельно усталым, чаще, чем обычно, «дакал», терял мысль, искал ее окольными путями.

— Устал, Юрок? — спросил я.

— Смертельно, да, устал. Старость, да, что ли…

— Но парня-то ты нашел!

— Нашел, да-а, парня, да-а, Алеша… — улыбнулся он, остановился и глубоко вздохнул, закрыв глаза в блаженстве.

— Хочешь, я прочту тебе стихотворение о воробье?..

Было это задолго до полудня.

ЮРА, НЕБО И ЗВЕЗДНАЯ ПЫЛЬ

А теперь небольшая справка.

Ручная граната РГД-33[30] относится к противопехотным осколочным гранатам дистанционного действия двойного типа. Что значит это выражение: «двойного типа»? Это не говорит о том, что у типа, имеющего эту шнягу, раздвоение личности. Это не значит, что, взрываясь, она убивает двух неприятных вам вражеских типчиков. Это означает, что она предназначена для гораздо большего поражения противника осколками корпуса при своем взрыве. Двойное же действие достигается за счет надевания на гранату «рубашки» — чехла из толстого металла. Он дает при взрыве крупные осколки, и летят они на приличное расстояние от места взрыва. Разные шняги от рукоятки или ударно-спускового механизма — те могут лететь на дальность до ста метров. Определение «дистанционного действия» означает, что граната взорвется через 3,5-4 секунды после того, как солдат совершит бросок. Надо знать, что на «рубашке» хорошо видна задвижка, удерживающая ее на корпусе гранаты. Предохранитель видно ниже, он на рукоятке гранаты. Он сдвигается вправо, и только тогда вы можете увидеть, что открылся красный предупредительный сигнал. Впрочем, не дай Бог!

Замечу еще и то, что граната поставлялась в войска в разобранном виде: запал боец хранил отдельно. Но это знают лишь те, кто это знает. Или те, кто узнали, но уже никогда ничего не расскажут.

Дело в том, что сироты пана Самотыки промышляли на раскопах по местам былых боев, которые под Киевом шли на всех направлениях. Пан директор за символические деньги и экзотические посулы скупал у детей гранаты. Обладание гранатами, как я понимаю, придавало наглости его барству. Возможно, он боялся возмездия и пытался укрепить оборонительные рубежи вверенной ему на разграбление сиротской империи. Как бы то ни было, но, уединившись в сортире для персонала, он сунул за пояс эту ржавую штуковину, припрятанную, вероятно, в сливном бачке, как некогда Гарри Меркурьев прятал от своих многочисленных жен поллитровки.

— Шановни панове! Прошу слова! — остановившись со всеми вместе вблизи геликоптера, громко произнес пан Самотыко. — Я не вважаю, що хтось зїв моє сало! Я взагалі не вважаю, що можна за просто так зїсти чиєсь сало! Якщо людина — є дійсно людиною, вона за просто так своє сало не віддасть, га, кажу? Вiрно, кажу? — с этими словами он, безумец, выдернул из-под брючного ремня ту гранату и медленно, торжественно отвел для броска руку. — С боевым приветом!