А «Скорая» уже едет - Константин Шох

поблескивают окулярами камер наблюдения. В нем живет местная и приезжая элита, раскатывающая только на иномарках текущего года выпуска, одевающаяся в модных разрекламированных салонах одежды и питающаяся только в ресторанах и VIP-барах. Я здесь был, за все время моей работы, только дважды – один раз еще «психом», забирали одержимого алкогольным делирием разнорабочего из Казахстана, строившего кому-то очередной дворец, второй раз – на «детской» – захворал ребенок какого-то московского дяди, прибывшего сюда на сезон пожить в свой «скромный летный домишко», как он сам его охарактеризовал, в три этажа, с подземным гаражом, мансардой с бильярдом и сауной.

«Блатные» бригады классифицируются по трем группам. Первая – «резервная» – это те бригады, которые, при получении «денежного» вызова (где существует большой процент вероятности вынесения финансовой благодарности) в половине случаев адекватно делятся с диспетчерской (т. е. отдают треть полученного). Вторая – «рабочая» – это бригады, которые при обслуживании такого рода вызовов всегда отдают долю диспетчерам. И третья, «элитарная», пребывающая в закономерном меньшинстве – это те врачи и фельдшера, которые, заработав что-то на стандартном, «неденежном», вызове, от которого никто не ждет никаких доходов, все равно треть заработанного пропихивает в зарешеченное окошко. «Блатных» берегут, им не подсовывают бомжей и занудных бабок, держат подальше от милицейских приемников-распределителей и общественных мест, перевозок и обслуживания соревнований. Их категория больных – толстопузые дяди и тети, готовые за быстро и качественно оказанную медицинскую помощь заплатить «наличкой» довольно крупную сумму. А бомжами и иже с ними занимаются все остальные бригады, не водящие дружбы с диспетчерской.

Я не осуждаю диспетчеров. Не осуждаю «блатных», хоть и завидую им. Мы являемся единым организмом, и глупо осуждать свою правую руку за то, что она сильнее левой, и ей удобнее писать и вколачивать гвозди. Все мы хотим жить, а в идеале – жить хорошо, и для этой цели изыскиваем все возможности и варианты. И зарабатываем деньги на страданиях больных.

Это не подлость – это закономерность. Каждый труд должен адекватно оплачиваться, иначе нет смысла им заниматься. А отнимать плоды этого труда, взамен не давая практически ничего – это, извините меня, как?

Нечто похожее творилось во времена становления Советской власти, когда у «кулаков» отнимали «излишки» зерна, мяса, муки и прочих продуктов питания, распределяя все между серой беднотой, а самим «кулакам» брезгливо швыряя крохи отнятого, чтобы окончательно не померли с голоду. Не из жалости – просто потому, что в следующий раз не у кого будет отбирать. Более того, из них же делали классовых врагов, ударно очерняемых советской печатью и литературой. Это в целях того, чтобы никому в голову не пришло трезво помыслить – а что чувствуют те самые «кулаки»? Если учесть то, что весь год они в поте лица «крутились», чтобы обеспечить себе достаток, хитрили, ловчили, выворачивались, а в итоге все, что было нажито, было грубо отнято и роздано, в частности, неимущей семье алкоголика Евлампия, не работающего, потому что постоянно пребывающего в состоянии анабиоза, и полусумасшедшей бабки Михеевны, периодически бегающей голой по улице. Все это безобразие красиво называлось «продразверстка», истинное воплощение мечты булгаковского Шарикова – «все поделить». Вот «кулаки», дабы не помереть с голоду, и реагировали вполне ожидаемо – сколачивали банды и шли грабить продотряды, а персонал оных выводили в расход с особой жестокостью. Чтобы неповадно другим было.

Практически та же самая картина и в нашем случае – только с поправкой на современность. Наши знания, умения и навыки, нашей кровью и потом заработанные, выстраданные, приобретенные путем бессонных ночей, голодного существования на нищенскую «пятерочную» стипендию, бесконечной зубрежки, терпеливой покорности самодурству преподавателей и расходу известных сумм на их умиротворение – их просто взяли и сделали общественным достоянием. А нас, в благодарность, ныне с завидной регулярностью вываливают в смоле и перьях всяческие статейки в газетах, слезоточивые журналистские расследования по телевизору и разнообразные «ток-шоу» с рыдающими в камеру безвинно от нас пострадавшими.

Вот мы и тянем деньги с населения. Сами, на свой страх и риск. Иногда вымогаем, иногда обманываем, иногда попросту униженно выпрашиваем. А что делать, кушать-то хочется. И не всегда только сухари с минералкой, порой душа и желудок мяса в один голос просят.

Взять, хотя бы, ту тушу, к которой мы сейчас едем. Если живет на Благостной, значит его месячный доход в три раза, как минимум, превышает мой годовой. Все возможно – начинал, допустим, честным сантехником, живущим в «коммуналке», красиво ремонтировал краны и унитазы у хороших и нужных людей, дальше удачно вложил сэкономленные деньги и «поднялся». Пусть так. Предложите ему сейчас, ввиду острой нужды населения в финансовом благополучии, все его свободные денежные средства раскидать на Центральной площади, а себе оставить зарплатные 3700 на ежемесячное проживание – куда он вас пошлет? Его можно понять – эти деньги он заработал сам, никто из простых смертных на Центральной площади ему в становлении богатым ни единым рублем не помогал, с чего бы ему вдруг отдавать им то, что является только его заслугой?

А кто из этих всех болящих помогал мне, когда я три года в училище питался всухомятку хлебом с колбасой сомнительного качества и китайской лапшой быстрого приготовления? Когда с тоской посматривал на расфуфыренных, неземной красоты, девочек, презрительно стряхивающих мне в лицо пепел из тонированного окошка «мерса», проносящегося мимо? Когда воровал книги в библиотеке, потому что на их покупку попросту не было денег? Ни один из тех, к кому я сегодня приезжал. Но зато все с радостью заявляют претензии на мой опыт и мастерство, требуя именно в отношении себя высшего качества и профессионализма в оказании медицинской помощи. Бесплатно, разумеется. В три часа ночи. Под аккомпанемент угроз и оскорблений в твой адрес.

Сволочи.

Мрачные какие-то мысли меня посещают на ночных вызовах. И чем позже вызов, тем они мрачнее.

Вот и место назначения – массивные металлические ворота, установленные в заросшей потерявшим листву плющом стене. В фильме «Кинг-Конг» ворота и то поменьше были. Гена несколько раз сигналит. Из стеклянной будки выглянул охранник, придерживая болтающуюся на груди рацию.

– Вы кто?

– Читать умеешь? – презрительно спрашивает Офелия, кивая на раскрашенный борт машины. Фонари, ярко освещающие площадку перед воротами, позволяют рассмотреть красный крест и надпись «Скорая медицинская помощь».

– К кому? – не реагирует на издевку охранник.

– Семнадцать дробь три, вторая квартира, – кричу я, прежде чем Михайловна успевает нахамить. В конце-концов, у парня работа.

– Щас проверю, – охранник исчезает из окна.

– Интересно, машину обыскивать будет? – интересуется Гена.

– Будет, – заверяю я. – И машину, и нас, и