Потом - Валентин Маслюков

Обрывки песен, наигрыши, брань, божба, изъявления сильнейших чувств — как в том, так и в другом смысле, во всех возможных смыслах! Самые трогательные свидетельства взаимной поддержки: сплетясь в объятиях, ратоборцы обменивались любезностями, удерживая друг друга от падения. Самые выразительные примеры жесточайшего веселья и уморительного покоя!

На глазах Золотинки шаловливые товарищи опрокинули дохляка, который не имел сил дотянуться ртом до низко стоящего в бочке вина, и воткнули его стоймя, вверх ногами. Живительная влага хлынула в рот, в нос, в уши, счастливец, не зная, как поведать товарищам о своих ощущениях, дрыгал ногами, пока не затих. Когда его извлекли из бочки, он был пьян до смерти. Шалуны, как видно, не предполагали столь полного успеха своей затеи и потому не имели вразумительных соображений, что делать с приятелем дальше. Они бросили его наземь. И если этот упойца отличался чем-нибудь от прочих павших, то, несомненно, в лучшую сторону — совершенной, уморительной неподвижностью. Из ушей, изо рта, из носа его все еще сочилось кроваво-красное вино. А в глазах застыло несказанное изумление.

Ошеломленная необыкновенной простотой, с которой совершилась убийственная шутка, Золотинка повернула назад в крепость и, едва миновала воротный проезд, как приняла на грудь выражение самых дррру-ужессских чувстввв! Не видя уже никакого способа уклониться от взаимности, Золотинка, как научил ее когда-то Тучка, еще крепче прижала к себе внезапного друга, перехватила его обеими руками за плечи, закинув при этом левое бедро за левую ногу напарника, и через надежную точку опоры, через бедро, отправила приятеля вверх тормашками наземь. Где он и остался на неопределенное время. Столь впечатляющий способ сводить знакомство был принят, очевидно, случившимися по близости плясунами за некое танцевальное коленце, потому что еще один молодец подсунулся к девушке, в поисках неизведанных ощущений желая испытать этот головокружительный выкрутас. Он получил и выкрутас и ощущения.

Так Золотинка прошла через колобродящий двор в затишье, где среди составленных оглоблями вверх подвод нашла и телегу скоморохов — уже у самой стены, между толстыми деревянными столбами, что держали на себе навесное жилье. Косой свет солнца глушили здесь черные горбы кибиток. Усевшись на барабан, Пшемысл растирал ноги.

— Я — Золотинка, — негромко сказала девушка.

Он заглянул под темный гребень капюшона.

— Вот как. Царевна Жулиета. — Он мало удивился, однако занятие свое оставил.

— Что слышно хорошего? — спросила Золотинка, озираясь на шум.

Но Пшемысл, мудрый скоморох с сединой в бороде, не стал играть в прятки, а сказал сразу:

— Тебе искали. Если ты Золотинка, то тебя искали. И царевну Жулиету тоже искали. Даже принцессу Септу не забыли — всех искали. И нас тут порядком порастрясли… Так что лучше бы тебе здесь не задерживаться. Если ты не хочешь найтись.

Золотинка понимающе кивнула:

— Спасибо. Я скоро уйду. Может, ты дашь переодеться? — Она раздвинула плащ, показывая свои обноски.

Пшемысл присвистнул. Но больше, кажется, из вежливости присвистнул. Он полагал, что Золотинка рассчитывает на его удивление.

— Люба от нас ушла… И женские платья… Ничего нет, — пробормотал он. — Но я думаю, Лепель позволил бы тебе порыться в своих вещах. У него найдется на любой случай.

— А что, ряженые ходят?

— Наверху полно ряженых.

— Я оденусь шутом.

— Да, этим здесь никого не удивишь, ни там, ни здесь. Нашего брата много понаехало.

Золотинка вскарабкалась в кибитку и с легким стыдом, к которому примешивалось тайное удовольствие, принялась рыться в сундуке Лепеля.

— А где Люба?

Пшемысл оставался снаружи и отвечал через парусиновый полог.

— Открылась дорога на Толпень, так она ушла. Решила, что ей лучше будет в столице.

— С кем она ушла?

Пшемысл вздохнул.

— С полусотником конных великокняжеских латников Недашева полка.

Что можно было добавить к исчерпывающему сообщению? Золотинка не стала настаивать на подробностях, совершенно излишних и Пшемыслу, очевидно, неприятных.

— А что Жулио? Как поживает мой несчастный братик?

— Люба взяла его с собой в столицу. Видно, полагает, что несчастия Жулио будут там в новость.

— А Лепель?

— Царь праздника. На верхнем дворе.

— Значит, он не ушел?

Пшемысл только хмыкнул, но достаточно выразительно, чтобы отбить охоту к слишком настойчивым расспросам.

— А что у вас тут за свадьба? Как это сделалось? Как-то уж больно ни с того, ни с сего.

— Ты ничего не знаешь?

— Я была далеко.

— Юлий спустился в стан курников и сказал, что просит перемирия для своей свадьбы.

— Как спустился?

— Один с трубачом.

— И его не тронули?

— Нет, они там все с ума посходили и вопили да здравствует Юлий! Так что и здесь было слышно.

— А курников тут не перережут по случаю праздника?

Пшемысл не ответил вовсе. И через некоторое время Золотинка снова зашуршала одеждами.

— Ладно. Так значит, они обвенчались?

— Само собой.

— По-настоящему, в церкви?

— А как же еще?

— А Юлий… Юлий сам все это решил? — Шуршание за парусиновым пологом прекратилось, но Пшемысл не откликнулся на пустой вопрос. — Выходит, они теперь муж и жена? — после некоторого молчания послышался дрогнувший голос Золотинки.

— Ясное дело.

— И… И они счастливы?

— Я думаю!

Надо полагать, этот краткий ответ совершенно Золотинку удовлетворил. Чем еще объяснить, что она надолго замолчала? А Пшемысл не видел оснований торопить Золотинку и не любопытствовал. Он не проронил ни слова, пока она не вздохнула там у себя в кибитке последний раз, не откинула полог и не выпрыгнула на мостовую.

Получился из Золотинки маленький Лепель. Не то, чтобы совсем маленький, а просто пониже ростом и тоненький. Где нужно было, Золотинка подвернула, подвязала и все оказалось впору и ловко вопреки необъяснимым Золотинкиным вздохам.

Пшемысл усмехнулся чуть-чуть щедрее прежнего. Вполне одобрительно.

Она натянула синие штаны Лепеля с белыми полосами на левом бедре; на юноше штаны сидели плотно, как чулки, ну, а Золотинке не были тесны. Короткую сшитую из ярких заплат куртку Золотинка перетянула поясом выше боковых разрезов. Вырезы были выхвачены столь основательно, что у куртки, собственно говоря, оставались ниже пояса два не слишком больших — точно в меру, — но чрезвычайно необходимых лоскута — спереди и сзади. Золотинка не постеснялась позаимствовать подвесной кошель, куда можно было упрятать хотенчика, нож в дешевых ножнах и кое-что из ее собственных денег, которые она держала в сундуке Лепеля. Голову обнимал капюшон-куколь с набитыми пером рожками. Переходивший в накидку ярко-красный куколь покрывал плечи, спускался на спине мысом, а спереди свисал до груди, в чем тоже имелись свои преимущества: все, что не следовало выставлять, удачно спряталось. Нашлась управа и на лицо, слишком примечательное и памятное для многих, — черная суконная маска в образ черепа. Не лицо, а харя, то есть отталкивающая образина. Может статься, даже и слишком жуткая, потому что хотелось все-таки посмотреть, что же там, под намалеванным оскалом? И как понимать эти ясные большие глаза, казавшиеся еще больше, оттого, что прорези глазниц в черной харе обводила белая полоса.