Колдуны - Адам Нэвилл

несварения желудка. И все же Том здесь, ищет второго пингвина, заблудившегося не на той широте в чужом краю. «Оба мы дураки набитые».

– Малыш!

Грейси не сбилась бы с пути, так что, по крайней мере, игрушка должна быть где-то на тропинке. Местами пингвин белый, приметный. Не так много возможностей сойти с тропинки между деревьями, которую, возможно, даже протоптали животные.

Том идет дальше и все сильнее ощущает скованность, когда пригибается и бросает взгляды на свои едва различимые в темноте ноги. Но он успевает продвинуться вперед не больше чем на несколько сотен метров, когда его заставляет выпрямиться запах разложения.

Морщась от миазмов, привкус которых, кажется, намерен навсегда поселиться у него во рту, Том глядит под ноги. Ничего не видно. Он отмахивается от чего-то невидимого и слышит жужжание у себя над ухом. Затем вглядывается вверх, на кружащееся кольцо насекомых.

Прорехи в лесном пологе пропускают рассеянный голубоватый свет, который очерчивает обмякший, но все же пушистый хвост, висящий на березе.

Том отшатывается, заслоняя предплечьем рот и нос.

– Какого хрена?

Сначала ему кажется, что это кошка. Но для кошки окоченевшие лапы выглядят слишком жесткими и щетинистыми. Только когда удается разглядеть белое горло и треугольную морду, которая расширяется к большим, поднятым кверху ушам, Том понимает, что перед ним истерзанные останки лисы.

Он вглядывается, не веря и слабея от ужаса, в черные десны и оскаленные острые зубы, выступающие в слабом свете и медленно проникающие в его сознание. Маленькое создание, окоченевшее, то ли тяжело дыша, то ли облизываясь длинным языком. Привязанная к стволу лиса с удавкой из тусклой проволоки на шее. Дерево обернулось егерем.

Том, кашляя, отступает, поскольку трупное зловоние и жестокость зрелища вселяют невыносимый ужас в его мысли.

Прошло несколько дней с тех пор, как он отважился в первый раз зайти так далеко в лес, но Том узнает упавшее дерево, которое лишилось коры и приобрело цвет бледных костей – одно из того немногого, что все еще видно на земле. И раньше к его стволу не было привязано никакое животное. Конечно, тогда Том высматривал игрушку, но наверняка почувствовал бы запах и услышал жужжание мух. Значит, трупик принесли недавно. И вывесили, точно вора на виселице, чтобы он раскачивался над единственной тропинкой, которая вела из сада. Ради того, чтобы гости не забирались далеко в старый лес. Это сделал кто-то из местных.

Маленькая Грейси тоже видела мертвую лису. Зверька, с которым была знакома только по мультфильмам или иллюстрациям к сказкам о говорящих животных, которые подкручивают усы и носят красные пальто. Его ребенок, его маленькая девочка, обожавшая всех детенышей, увидела это. Она не может представить себе смерть персонажа из книги сказок, не говоря уже о задушенном проволокой животном, почерневшем от крови и кишащем мухами в том самом лесу, который папа преподнес ей как волшебный подарок.

Это должно было стать таинственным и очаровательным местом, окружавшим теплый дом, который навсегда останется в ее памяти наполненным любовью и светом. Никаких непроходимых зарослей, таких же диких и унылых, как холодный, тоскливый дом, зараженный призраком повешенного в холле.

И в сознании Тома вспыхивает образ несуразной головы миссис Мут: чувство собственной важности и врожденная злоба отпечатались на отвратительном для него лице. Он почти слышит покровительственный тон, исходящий из этой морщинистой, заросшей бакенбардами морды. «Да-а-а-а?»

Что она тогда сказала? «Как родитель, разве вы не заботитесь о безопасности своей дочери»? Затем упомянула что-то о воображении Грейси, о том, что в старом лесу появляются всякие идеи… «Мы отругали ее ради ее же блага… Это не место для детей».

И после Том бежит прочь от миазмов мертвечины, у него перехватывает дыхание. Вдохи и выдохи жаждут превратиться в крики ярости. Он неуклюже мчится в темноту, ударяя по всему, что хлопает у него над головой и скрещивается, точно руки, на груди – ветви, созданные, чтобы увеличить его мучения, предостерегают его, заставляя вскипеть.

До тех пор…

Над Томом, позади него, рядом с лисой трясутся ветки – что-то проталкивается сквозь протестующую зелень. Суету сопровождают решительные движения то ли лап, то ли рук, которые хватают и загребают.

Том останавливается. Оборачивается. Огонь его ярости превращается в иней ужаса, который исходит из кожи головы и сковывающий льдом позвоночник. Этот взрыв страха настолько силен, что сжимаются и разжимаются тестикулы.

Вглядываясь вверх, Том теряет равновесие. Попадает рукой в крапиву. Мокрая кожа на проводах под напряжением.

Взгляд Тома скользит по кружевным и окаменевшим кораллам, которые оплетают нижнюю сторону лесного полога. Невзрачная плетенка, которую слабый свет проецирует на угольный экран неба. Никакого движения. Но любой сгусток, очертания чего угодно там, наверху, могут оказаться источником шума.

Возле земли на тропинку вылетает громоздкая фигура, заставляя Тома опустить взгляд. Существо проносится в нескольких футах, отталкиваясь от кустарников.

«Обезьяна или чудовище? Откуда оно взялось, с дерева?»

Невозможность происходящего холодными пальцами сжимает горло, пытаясь выдавить разум прямо через свод черепа. В течение нескольких невыносимых секунд Тома охватывает напряжение, и он с ужасом в глазах заключает, что существо перед ним просто не может быть реальным. Он не в силах ни пошевелиться, ни выдохнуть.

Влажно хлюпают лапы. Маленькая лохматая тень, черная, каким скоро станет небо, ковыляет ближе, пересекая участки чернильной пустоты под корнями деревьев. Приближается, не выделяясь ничем, кроме небольших объемов и вихляющей походки, будто тяжелое брюхо покачивается над мокрой землей. Идет прямо на него. До него.

Том скулит. Даже поворачивается боком, чтобы подготовиться к удару по ногам, который, как он ожидает, будет ужасным. Тому хотелось бы подпрыгнуть, словно напуганная мышью домработница в одном из мультфильмов Грейси.

А потом эта штука чихает, отчего звякает стальной жетон с именем на ошейнике. В шаге от голеней Тома похожая на буханку голова с опущенными грязными ушами принимает, наконец, узнаваемый вид.

– Арчи! Мерзавец! У меня чуть сердце не остановилось!

Его голос не вызывает ни дружелюбного лая, ни прыжков, ни вытягивания лап. Не вызывает даже собачьей «улыбки». Здесь лишь подавленный щенок, который с трудом добрался до него, опустив траурным флагом короткий хвост.

Наверное, он заблудился. Брошенный Грейси, которая убежала от мертвой лисы. Его оставили здесь бродить и кружить, скулить и сопеть в поисках своих людей, пока перед его прозрачными карими глазами оскудевал свет в воздухе.

Сердце Тома разрывается.

От раскаленной ярости через превращающий в камень ужас, чистый и белый, до радости, от которой слезы наворачиваются на глаза. У Тома кружится голова.

– Малыш.

Он опускается на колени и