Летим на разведку - Николай Бондаренко

Кровь заливает лицо Самсонова. Дюндик, приложив ладонь к его правой глазнице, кое-как останавливает кровотечение. Раненым глазом Самсонов может видеть только небольшое пространство внизу. Оттягивая пальцами нижнее веко и поднимая вверх голову, чтобы видеть, что делается впереди, он продолжает вести самолет на свой аэродром. И приводит его!

Как только самолет останавливается, Дюндик быстро расстегивает замок подвесной системы парашюта и помогает Самсонову выйти из кабины. К самолету подбегает механик Блинов, Валентик, Кантор, начштаба Богданов и врач полка Кравчук.

Вскоре у самолета собралось много однополчан. Дюндик и Хабаров, доложив Валентику о выполнении задания, пошли вместе с Богдановым писать боевое донесение. С забинтованными глазами Самсонова кое-как довели до КП, и он садится на лежащее рядом бревно.

— Товарищ командир, передайте командующему, что его задание я выполнил, — подняв голову, говорит Самсонов Валентику.

— Скажу, Самсонов, скажу…

— Вам больно? — спрашивает Кравчук.

— Да не в этом дело. Как вот я смогу расписаться под боевым донесением? — возбужденно поднимается Самсонов и теряет сознание.

После излечения Самсонов получил назначение служить в 43-м ЗАП. Вскоре он был послан на учебу в военно-воздушную академию.

…Я думаю в Иургайтшене о ветеране полка Самсонове и еще не знаю, что увижу его через 27 лет — в далеком послевоенном 1971 году, что через десятки лет буду обнимать Самсонова и говорить: «Дорогой Павел Петрович! Мы всегда помнили вас. Потому что ваше мужество — мужество сталинградца — осталось на вооружении у однополчан. Оно помогало нам, молодым, воевать и побеждать врага!»

Да, каких мужественных защитников ты вырастила себе, Родина!..

Аэродром Инстенбург — наш последний фронтовой аэродром, наш последний этап в Великой Отечественной войне.

В Инстенбурге полк напряженно работает. Продолжаем бомбардировать с горизонтального полета и пикирования вражеские артиллерийские позиции, скопления живой силы и техники, аэродромы, опорные пункты, порты.

Особое место в обороне немцев занимает город-крепость Кенигсберг, укрепленный многочисленными фортами. Но, несмотря на свою неприступность, 10 апреля 1945 года Кенигсберг взят войсками нашего фронта.

Стационарный Инстенбургский аэродром имеет бетонированные взлетно-посадочную полосу, рулежные дорожки и стоянки самолетов. Если учесть, что сейчас кругом грязь, то нам здесь не так уж плохо. Плохо только то, что очень сильно горит Кенигсберг. Стодвадцатикилометровый шлейф дыма от его пожаров повернул на Инстенбург, и мы из-за отсутствия видимости не летаем на задания — ходим по аэродрому и трем глаза.

А погода… Коварна она в Прибалтике!

Даже когда безоблачно, когда небо, кажется, не предвещает ничего плохого, аэродром и цели может внезапно закрыть туман.

Мой экипаж часто посылают на разведку погоды в районы вероятных целей, а также далеко в Балтийское море. Ведь низкие облака и туманы приходят обычно с моря.

Однажды утром Помелуйко из-за линии фронта передал погоду, но почему-то получилась неувязка: наши показания расходились с предсказаниями, сделанными в дивизии начальником метеослужбы гвардии старшим лейтенантом Костюченко. Мы передали, чтобы командиры не соблазнялись ясной инстенбургской погодой и не принимали решения взлетать. Но Костюченко с этим не согласился.

— Да не может этого быть, товарищ гвардии генерал! Даю голову на отсечение. У меня свежие данные… Вот посмотрите, — говорит он Чучеву и разворачивает карту метеообстановки.

А там!.. Что там делается!.. Вы видели, читатель, когда-нибудь метеокарту? Там и холодный, и теплый фронты, и не совсем нам, смертным, понятный фронт окклюзии. Изотермы, изобары, и каких тут только линий и крючков нет… Попробуй разберись во всем этом. Ведь бедняги метеобоги всю ночь не спят, чертят черной тушью, красным, синим, зеленым карандашами словом, колдуют… Трудятся они много, но погоду, к сожалению, предсказывают не всегда верно.

— Бондаренко докладывает о тумане! — не соглашается с Костюченко генерал Чучев.

— Товарищ гвардии генерал, мало ли что можно доложить?

— Зачем же они тогда летают?

— Нет-нет, товарищ гвардии генерал, Бондаренко и Пеший что-то напутали. Или же их Помелуйко в коде связи запутался.

— Вот что. Бондаренко уже приземлился. И я даю вам пять минут, чтобы вы были у его самолета. Повторно слетайте с ним. Посмотрите хорошенько метеообстановку у линии фронта.

После заруливания самолета на стоянку мы с Пешим отошли за хвост и увидели, как по грязи бежит к нашей «пешке» Костюченко. Он еще издалека машет рукой и, тяжело дыша, кричит:

— Земляк, запускай моторы, полетим!..

— Чего-чего? Только же прилетели! — громко говорит ему Пеший.

— Здорово, Леша! Как жизнь? — вступаю я в разговор.

— Какая там жизнь — одно мучение, земляк! Сживает он меня со свету! Давайте, хлопцы, запускайте моторы, полетели!

— Обожди. Кто сживает со свету?

— Да Григорий Григорьевич Чучев!

— У тебя, Леша, наверное, жар. Чучев-то Григорий Алексеевич. Что случилось? — спрашивает Пеший.

— Алексеевич, Алексеевич! Григорий Алексеевич! Признайтесь, хлопцы, вы что-то напутали, — хитро смеется и качает головой Костюченко.

— А чего нам путать? Туман! — говорю я.

— Нет тумана! У меня по карте… Давай, запускай моторы. Быстрее!..

— Ну, Костюченко! Хотя ты мне и земляком приходишься, но пойди-ка ты покомандуй лучше своими ветродуями. У меня своих командиров хватает.

— Не шути, земляк, полетели. Чучев приказал. Он и с тебя голову снимет.

В это время с КП полка вышел Топорков и пальнул из ракетницы. Затем сунул ее за пояс, сложил ладони рупором и громко крикнул:

— Гвардии старший лейтенант Бондаренко! Вылетайте на разведку погоды в тот же район! Приказание генерала Чучева!

— Ну что ж, поехали! — говорю я.

Через восемнадцать минут мы, четыре гвардейца, летим над линией фронта. Туман здесь еще более усилился. От земли и до высоты тысяча двести метров он стоит плотной непроницаемой стеной. А в нашей восточной стороне ясно. Только в низинах, у реки Прегель, чего не было в предыдущем полете, легли у самой земли тонкие белые островки.

— Как погодка, товарищ метеобог шестой гвардейской? — спрашивает Пеший. — Учти: буду ее передавать за твоей подписью.

— Вот черт, — ругается Костюченко, — действительно туман. Настоящий туман. Но ты понимаешь, Володя, у меня по всем данным нет этого…

— Леша, ты умный, подумай: может ли человек высосать из пальца хорошую погоду? Приходи по утрам на аэродром, и будем вместе летать. Скажи Чучеву об этом, ты же с ним там рядом… — смеется Пеший.

— «Рядом», «рядом». Ну, он меня сегодня…

Летим домой бреющим.

— Володя, сейчас я Костюченко попугаю немножко, — говорю я Пешему.

— Давай, чтобы он нам другой раз верил!

Держу самолет над ровной местностью, где нет деревьев, столбов, строений, и «вгоняю» его в туманный островок.

Потемнело. Впереди самолета еле-еле проглядывается земля. Передние стекла фонаря кабины покрылись, как при полете в облаках, каплями воды. Я готов в любую минуту рвануть штурвал на себя и быстро взмыть вверх.

— Володя, что там мой земляк делает? — обеспокоенно спрашивает Костюченко.

— Туман тебе показывает!

— Да ну вас, ребята, к лешему! Верю же я вам. Скажи ему — пусть не балуется.

— Ладно, поднимаюсь, — говорю я и иду горкой к ослепительно сияющему солнцу.

Костюченко «пешка» понравилась. Теперь, прежде чем наносить теплый и холодный фронты, он нет-нет да и скажет: «Пойду-ка я на аэродром…»

За хорошее обеспечение боевой работы полков дивизии Костюченко был награжден орденами Красной Звезды и Отечественной войны II степени.

…А вот в двадцатилетие Победы сидим мы рядом: Моисеев, Пеший, Костюченко и я.

Вспомнили всех живых и погибших, это грозное время. Вдруг Пеший усмехнулся и спросил Костюченко:

— Леша, ты не забыл еще, как в Инстенбурге кросс по бегу Чучеву сдавал?

Если бы рядом с ним сидели не мы, то заместитель начальника метеослужбы авиации дальнего действия гвардии полковник Костюченко наверняка бы спросил: — А вы почему это со мной так фамильярно?

Но нам-то можно. Мы старые друзья…

Сегодня я лечу у Палия правым ведомым на бомбометание по аэродрому Грос-Диршкайм. Первым выруливает на старт Палий, вторым — я. За нами идут двадцать пять «пешек».

Стоит на старте и «молотит» пятьюдесятью четырьмя винтами 135-й полк. Здесь нас восемьдесят один человек. Впереди всех на взлетной — Мазуров. В одной руке у него белый, в другой красный флажки.

Не терпится, хочется скорее взлететь.

Мазуров смотрит на часы, улыбается, показывает вначале два пальца, затем палец и половину его — две минуты, минута и полминуты до взлета, — а потом разрешает командиру старт.