Генерал Власов - Свен Штеенберг

Гельмих попросил Герре[128] явиться к Цейтцлеру с подробным рапортом. Несмотря на необходимость принять меры для предотвращения выполнения абсурдного приказа, Гельмих не считал себя годным для выполнения такой задачи. Он был солдатом, привыкшим подчиняться приказам. Политические переговоры, споры с начальством — все это было не в его стиле. Герре доставил Цейтцлеру доказательство того, что на сторону противника перебежали не более 1300 добровольцев и добровольных помощников («хиви»), то есть не более 0,17 процента от общего числа добровольцев у немцев. Он указал на то, что разоружение восьмидесяти тысяч человек повлечет за собой катастрофические последствия, о которых в ставке фюрера, по всей видимости, никто не имеет никакого представления. Разоружение станет огромным бесчестьем для русских, а отправка на работу в шахты — унизительным наказанием. Они включились в борьбу по собственному желанию, сражались честно и безупречно храбро. Разоружение приведет как раз к тому, в чем их необоснованно обвиняют, — к росту ненадежности. Более того, такая акция неминуемо и сильнейшим образом скажется на настроении шести миллионов восточных рабочих.

Цейцлер, наконец, сдался, но объяснил, что, насколько это возможно, надо выполнить распоряжения Гитлера. Когда Герре сказал ему, что удастся набрать не более трех, максимум пять тысяч человек, что даже и такое число будет трудно собрать, Цейтцлер взорвался:

— Вы с ума сошли? Вы что, серьезно думаете, что фюрер пойдет на нечто подобное?[129]

Герре ответил, что фюреру придется так поступить, потому что иначе все обернется катастрофой. В итоге Цейтцлер согласился еще раз обратиться к Гитлеру, однако потребовал вперед список частей, разоружение которых, по мнению генерала восточных войск, не приведет к тяжелым последствиям. Через трое суток решение было принято. Гитлер нехотя согласился на разоружение только тех формирований, которые указал Гельмих. Однако то, что вначале показалось победой разума, очень скоро обернулось чем-то совершенно иным, когда ставка фюрера приказала перевести все добровольческие части на Западный фронт.

Гитлер начисто игнорировал то обстоятельство, что добровольцы стремились воевать за освобождение своей страны, что они не были наемниками, которым все равно, с кем сражаться. Требовалось найти какое-то убедительное основание для такого перевода, поскольку в противном случае было бы не избежать бунтов и актов неподчинения. Однако в ставке фюрера никто, по-видимому, не собирался принимать в расчет подобные соображения.

Тем временем произошел инцидент, показавший, сколь щекотливым был вопрос выбора пяти тысяч якобы ненадежных добровольцев. Струги Красные, маленький городок на железнодорожной ветке Луга — Гатчина, в котором находилось семьдесят немцев, подвергся нападению отряда в шесть или семь сотен партизан. Ситуация казалась безнадежной. Когда половина немецкого гарнизона уже полегла в бою, командиру удалось добраться до расположенной километрах в трех станции, где стоял эшелон с объявленными «ненадежными» и разоруженными бойцами тюркского батальона. Командир вооружил батальон с находившегося рядом со станцией склада, повел его в атаку на партизан с тыла и разгромил их. Погибло больше ста партизан.[130]

Несколько частей, находившихся под юрисдикцией СС, были освобождены от переброски. Одной из них являлась бригада Каминского, которая после отступления из района Локтя в район Лепеля вела бои с партизанами. Каминский попытался и там создать автономный район, однако ему приходилось действовать на незнакомой местности, тогда как заверения немцев в том, что они обязательно вернутся, теряли основательность день ото дня. Постепенно нарастал процесс деморализации.

Казачью дивизию, организованную Штауфенбергом в конце апреля, перебросили не на Западный фронт, а в Югославию, воевать с партизанами Тито. Ядро казачьей дивизии состояло из трех частей: полка Кононова из Могилева, полка, возглавляемого подполковником Юнгшульцем и немало поучаствовавшего в боях летом 1942 г. в районе Моздок — Ачикулак, а также из батальона из района Полтавы под началом подполковника фон Вольфа. Командир дивизии, полковник (позднее генерал-лейтенант) Гельмут фон Паннвиц был личностью выдающегося военного дарования и человеческих качеств и смог быстро заслужить доверие казаков.[131]

Дивизия закончила подготовку в сентябре, а две недели спустя начала боевые действия в Хорватии. К тому времени в Югославии уже была развернута другая русская часть — пятнадцатитысячный Русский охранный корпус генерала Штейфона. Корпус состоял исключительно из русских эмигрантов времен Первой мировой войны,[132] которые пошли воевать добровольцами, чтобы сражаться на Восточном фронте, но которых вместо этого отправили сражаться против партизан Тито.

Казаки находились на особом положении, поскольку Розенберг планировал выделение для них автономного региона, «Казакии», и уже имел наготове казачью администрацию во главе со старым царским генералом П. Н. Красновым. Десятки тысяч казаков отступали вместе с немцами — огромными колоннами текли со своими семьями в западном направлении. Наиболее крупную группу беженцев возглавлял атаман Сергей Павлов, который по своей собственной инициативе создал казачью часть после ухода Красной Армии и созвал в Новочеркасске сход представителей различных казачьих станиц. На этом собрании было решено сформировать для немцев большую казачью армию. Пятнадцать тысяч человек, половина при оружии, приняли участие в «исходе», возглавляемые после смерти Павлова генералом Домановым. После многомесячного похода эти силы в итоге были направлены в район Тольмеццо на севере Италии.

Учебно-запасной полк казачьей дивизии Паннвица численностью от 10 до 15 тысяч человек был создан в Мохове. Командиром стал бывший царский генерал А. Г. Шкуро, прославившийся в Гражданскую войну и награжденный орденом Бани королем Англии Георгом V.[133]

В конце сентября состоялась встреча Краснова и Власова.[134] Но поскольку руки Власова все еще оставались связанными, результатов не последовало. Краснов выразил готовность сотрудничать с Власовым, отказавшись, однако, поставить свои силы под командование последнего. Такой позиции он держался до конца, хотя подавляющее большинство казаков желало включения в единую освободительную армию.[135]

Переброска казаков с Восточного фронта прошла без серьезных трудностей. Однако скоро стало ясно, что русские добровольческие части не готовы слепо подчиняться приказам немцев. Они упорно требовали возможности увидеться с Власовым. В воздухе попахивало неподчинением и мятежом. В такой ситуации генерал Йодль и вспомнил о Власове, о котором Вермахт «пекся, точно о только что снесенном яйце». Теперь Власов мог наконец показать, обладает ли он той степенью влияния, как упорно утверждалось. Он потребовал от Власова написать открытое письмо с обращением к добровольческим частям с разъяснением, что переброска необходима.

Поначалу Штрикфельдт не захотел добиваться этого от Власова, который в свете всех последних событий пребывал в состоянии подавленности и отчаяния. Он наконец-то осознал, что немецкое руководство не рассматривает добровольцев иначе как наемников, и поклялся найти способ публично разоблачить это предательство, требовал даже, чтобы его отправили обратно в лагерь как военнопленного. Чтобы успокоить Власова, Штрикфельдту понадобилось несколько дней. Он указал на то, что, принимая во внимание точку зрения Гитлера в данном вопросе, любой инцидент может закончиться разоружением всех добровольческих частей. В случае гладко проведенной передислокации их, по меньшей мере, окажется возможным сохранить. Ну а потом, под влиянием постоянного ухудшения обстановки на фронте, возможно, в настроении Гитлера произойдут позитивные перемены.

В итоге Гроте — с целью восстановить спокойствие, чтобы иметь возможность продолжать организацию освободительной армии, — набросал проект письма, в котором переброска рассматривалась как временная мера, обусловленная сложившимся на фронте положением. Однако казалось очень маловероятным, что Йодль согласится с трактовкой Гроте. Но произошло неожиданное — Йодль одобрил письмо.

Данное событие послужило причиной поразительного улучшения настроения Власова. Он почему-то счел, что положительный ответ Йодля на одно обращение — чуть ли не официальное заявление об организации освободительной армии; несмотря на немалое количество скверных примеров, Власов и помыслить не мог, чтобы высокопоставленный немецкий офицер поступил бесчестно. Окружавшие Власова немцы не разубеждали его в этом. Они считали, что должны продолжать готовить Власова и восточные войска к их возможному участию в боевых действиях.[136]