Без купюр - Карл Проффер

Тяжелый стол под крахмальной скатертью ломился от съестного и питьевого. Когда мы наелись и решили, что с питанием покончено, Лиля подала знак, и потянулась череда главных блюд, доставляемых из невидимой кухни расторопной прислугой. Хорошо еще, что мы пришли одетыми официально – Лиля, видимо, придавала значение таким вещам и сама была одета элегантно и накрашена. Это стоило усилий – окрасить такую длинную косу нелегко. Мы вспомнили, как одевался и позировал для каждой фотографии Маяковский.

Ко всему этому мы относились с юмором, когда оставались вдвоем. Лиле было под девяносто; в рыжих волосах и нарисованных бровях было что-то гротескное, напоминавшее о графине из “Пиковой дамы” Пушкина. Но энергии у нее и остроты ума было – на зависть.

Наши визиты к Лиле и Василию всегда проходили по одной и той же схеме: сначала основательная трапеза как прелюдия, а потом уже дела. В первый раз Лев и Рая очень помогли наладить общение, а впоследствии кто-то из них часто нас туда сопровождал. В пору нашего первого посещения, когда планировался двойной выпуск Russian Literature Triquarterly, посвященный современной литературе, мы хотели начать его четырьмя или пятью поэтами-классиками недавнего прошлого – одним из них предполагался Маяковский. И старались мы, главным образом, говорить о нем – о его поэзии, о его жизни, о ее жизни с ним и о том, что мы можем сделать в смысле переводов и публикации на русском для пропаганды его в США и Англии.

Для нее, думаю, было важно, что мы уже были издателями русской литературы и могли печатать буквально все, что нам захочется. Важно было и то, что мы сделали репринт “Трагедии” Маяковского и принесли ей экземпляры. Эллендея думает, что Лиле я понравился еще из-за большого роста, но это объяснение я отметаю ввиду повторных приглашений. Во всяком случае близких личных отношений, как с Надеждой Мандельштам и некоторыми другими, здесь не получилось. Но, как ни странно, что-то между нами возникло, несмотря на ее нарциссическую неспособность по-настоящему контактировать с людьми. С каждым из нас она говорила откровенно – особенно когда Катанян выходил из комнаты. Стать друзьями с ней было невозможно – вероятно, потому, что мы слишком много знали о прошлом Лили из разных источников, характеризовавших ее как символ худших сторон истинно “советской” литературы. Разговоры с этой представительницей прошлого были увлекательными, но помимо филологического интереса, удивления и просто любопытства трудно было отделаться от мыслей о том, что нам рассказывали в Москве о салоне Бриков, посещаемом многими чекистами в 1920-х. Все это было давно, и Лиля безусловно верила в революцию. Эллендея прямо спросила ее, как она, и Маяковский, и Брик могли закрывать глаза на происходящее. “Это была свобода, это была революция, мы видели в ней благо; мы знали об убийствах и прочем, но считали это неизбежным; происходили эксцессы, но они были частью великого освобождения. Время было захватывающее, и мы были молоды”. Сказано это было с полным сознанием того, что они оказались неправы в своей слепоте.

Невозможно было не заметить разницу между судьбами Надежды Мандельштам и Лили. Отчасти благодаря своей сестре Эльзе Триоле и влиятельному писателю-коммунисту Луи Арагону Лиля имела возможность ездить за границу. Она и теперь не порывала связи с авангардом – в Италии (Пазолини) и в СССР (Параджанов). В жизни у Лили определенно бывали тяжелые периоды, но по сравнению с Надеждой Мандельштам она прожила жизнь чудесно. Она была на правильной стороне в 1917 году, она запрягла в свой фургон правильную звезду, и в друзьях у нее были могущественные люди из органов. По сравнению с рядовыми русскими, она – благодаря Маяковскому – бóльшую часть жизни была богата и уважаема, а у Надежды Мандельштам – из-за Мандельштама – все было наоборот. По крайней мере так нам это представлялось.

Сравнить хотя бы их ресурсы. У Надежды Мандельштам было мало книг и рукописей – главным ее ресурсом были ум и память. У Лили же – и Катаняна – очень большая библиотека и основательный запас неопубликованных материалов. Насколько мы знаем, самым увлекательным, вероятно, там было неопубликованное Маяковского и стихи и произведения других футуристов и лефовцев. Но там было множество писем, рукописных оригиналов, не воспроизводившихся в печати, фотографий, альбомов и т. д., и, наконец, сама литературоведческая библиотека. У Лили было что рассказать, а Катанян заканчивал собственную большую книгу о Маяковском. Во многих отношениях Лиля была сильнее и смелее Катаняна и поддерживала его, хотя была старше.

Лиля и Катанян дали несколько интересных материалов, и мы опубликовали их в Russian Literature Triquarterly, в частности фотографии (письма Хлебникова и письма Маяковского к ней, стихотворения и кольца, подаренного Маяковским с бесконечно повторяющимся “люблю”), – опубликовали большей частью в выпусках, посвященных футуристам и конструктивистам (№№ 12 и 14). Еще она дала нам фотографии двух неизвестных монтажей Родченко; их намеревались использовать в первом издании “Про это” Маяковского, но не использовали. Так что они впервые появились в нашем репринте книги. Лилю регулярно посещали другие иностранные специалисты, гораздо более сведущие в футуризме, чем мы, и результаты их работы тоже публиковались – по большей части в Скандинавии. Самым интересным из них была, безусловно, обширная переписка Брик и Маяковского, опубликованная в 1983 году после ее смерти. Как ни грустно, она, в общем, довольно скучна. Главный же ее интерес в том, какими бесстрастными и деловыми стали их отношения – ничего отдаленно похожего на раскаленную метафору “Флейты-позвоночника”. Но, подозреваю, самым важным было с точки зрения Лили Брик, чтобы не прерывался поток материалов о Маяковском в печати, если не здесь, то за границей – в особенности материалов, где она предстает первостепенной фигурой, каковой она и в самом деле была. Любопытно, что она не раз повторяла Эллендее: “Знаете, он меня действительно любил”, но ни разу не сказала о взаимности. Когда-то она была очень красива, она была умна, но у Эллендеи было ощущение, что эта женщина никогда никого не любила. В Надежде Мандельштам до сих пор чувствовалась страсть; в Елене Сергеевне – даже сексуальная привлекательность; не то – Лиля. Хорошая муза, но едва ли хорошая возлюбленная. Хотя воспоминания о себе она любила. В квартире было много ее изображений; одну фотографию она подарила мне, с изящной надписью.

Несколько раз мы обсуждали одну особенно злобную атаку на нее как на источник информации о Маяковском. Лиля и Катанян были крайне расстроены и спрашивали у нас совета. Ретивый поэт Смеляков разразился длинной диатрибой, доказывая, что Лиля и “евреи” десятилетиями скрывали от народа подлинного Маяковского. Местами статья была настолько гнусной, что не годилась даже для советской прессы; один известный журнал опубликовал ее в сокращенном виде. Лиля дала нам экземпляр статьи целиком, в надежде, что мы найдем, где ее напечатать, и тогда будет покончено с нападками. Мы отослали статью разным западным специалистам по Маяковскому, но они не сочли нужным на нее отвечать.