Веревка из песка - Анатолий Яковлевич Степанов

уложить, но тенор спиной кинулся ему под ноги, кто-то прыгнул сзади, и он упал. Били ногами, пока не утомились. А утомившись, тенор вспомнил:

— Горбунок-то там как?

Братва дружно обернулась, Горбунок сидел на траве и обеими руками поддерживал деформированную и сильно увеличенную левую часть своего лица.

— Живой? — поинтересовался тенор. В ответ Горбунок скорбно и шепеляво сказал:

— Вяжите его. И в машину, — посмотрел за спины братвы и инстинктивно начал шарить правой рукой по траве — искал нож. Все обернулись. Но было поздно: уже стоявший на ногах Дима нанес свой сокрушающий удар тенору. В пах. Опять безобразная свалка. Дима поднимался и падал. Его били уже не просто с уголовной жестокостью, его били со звериной ненавистью. В последний раз Дима сумел только подняться на колени. И тогда ополоумевший от боли и ярости тенор стволом автомата с размахом, как топором, ударил его по голове. Дима упал лицом в траву.

Братва притихла, глядя на неподвижное тело.

— Знаешь, что ты сотворил, Чика? — спросил Горбунок.

— Может, живой? — тоскливо, без надежды пролепетал тенор Чика.

Водила «лендровера», здоровенный, слегка медлительный мужик, перевернул Дмитрия на спину, склонился над ним, приподнял веко и сообщил:

— Навсегда зажмурился фраерок.

Изуродованный Горбунок оглядел всех и задал еще один риторический вопрос:

— Что делать будем, гасилыцики хреновы?

— Закопать его, и дело с концом! — нервически выкрикнул Чика.

— Ну, закопали. А кто за жмура ответит?

— Ты у нас верх, ты и отвечаешь.

— И ты, Чика. Ты же его опустил. Все замазаны, всем и отвечать.

Горбунок опять оглядел всех:

— Как отмазаться, пацаны?

Здоровенный водила неспешно заговорил:

— Жбанить мозги нашим верхним — тухлое дело. Никакой наш загруз не пройдет. Обязательно проверят.

— Это мы знаем, Сундук, — перебил медлительного водилу Горбунок. — Давай в тему, если мыслишка имеется.

— Когда сюда ехали, я накнокал на повороте приличный обрывчик. В общем, вырвался он у нас полуживой, потому как сопротивлялся, и — с обрыва в реку. Хотели спасти, но не успели — утонул. Ну и пустили его по течению.

…Двое под руки вытащили из «лендровера» бескостное, ускользающее из рук тело.

Раскачали и швырнули с невысокого обрыва. Из темноты донесся всплеск.

— Поплыл служивый, — констатировал Сундук. И Горбунку: — А теперь нам куда, Горбунок?

— А теперь обратно в Ярославль. Проверим, не ищет ли его кто вместе с нами. Может, связника определим.

* * *

…Шустрый стюард в положенной ему белой кацавейке, играя подносом, явился к ним, как посланец волхвов. Дарами волхвов были тяжелые стаканы с разноцветным замысловатым пойлом. Не по правилам, конечно, но стюард предложил первый стакан не гостям, а хозяину. Иван Александрович со стаканом в руке умильно глянул на гостей. Что наметил, то и осуществил: все четверо были в белых портках и лихих фуражках. Четверка сильно пожилых капитанов.

— Сопьемся, Ванька! — беря стакан, укорил хозяина могучий старикан.

— Ты сопьешься, Санек, — возразил Захар Захарович. — Я вот-вот сойду, Жозя с присущей ему еврейской хитростью прикроется язвой желудка, и останешься наедине с постоянным стаканом один ты.

— А он? — старикан Санек кивнул на хозяина.

— Легенда МУРа! Первый сыскарь страны! — саркастически воскликнул прозорливый Захар. — Ты что, не понимаешь, почему именно ему первому предлагают поднос? Чтобы он стаканы не перепутал. Он же водичку хлебает и еще морщится, артист погорелого театра.

— Помолчи, Захар, — не возражая, попросил Иван Александрович. — Лучше смотри: красота-то какая! — он взял со стола переговорник и распорядился: — Кэп, если можно, вдоль города, туда и обратно. И после этого пристаем.

Противоестественная для Волги своей европейской щеголеватостью яхта, сбавив ход, медленно шла вдоль высокого берега, на котором раскинулся родной Димин город. Действительно, красота: зеленый обрыв, на который забрались стародавние домики, бело-желтые особнячки на набережной, а по самому верху — березовые рощи и церковные купола среди дерев.

— Действительно, красота! — согласился старикан Саня. — Переехать сюда, что ли, умирать в покое и благости, а, старички?

— Покой нам только снится. Нет мира под оливами, — двумя цитатами отозвался Жозя.

— Переезжай! — чуть ли не потребовал Иван Александрович. — Переезжай, пока не поздно!

— Пока не поздно… — проворчал Саня. — Пока не сдох, так тебя понимать?

— Не так! — азартно завелся Иван Александрович и, не объяснив, почему не так, выпростался из стильного палубного креслица и решительно прошел на нос корабля. Стоял неподвижно эдаким впередсмотрящим, пока яхта не развернулась и не направилась в обратный путь к частному причалу. За его спиной велся разговор.

— Царь Петр, — съехидничал Саня. — На берегу пустынных волн стоял он, дум великих полн.

— Если бы пустынных, — не согласился Захар. — Он скорее капитан Кук, первооткрыватель Австралии, перед первой встречей с аборигенами.

Царь Петр, он же капитан Кук, естественно, слышал эти речи, которые и произносились, чтобы он слышал. Обернулся к говорившим:

— Как говорил давно ушедший от нас друг Эдик, ты прав и ты прав.

— То есть ты и царь Петр, и капитан Кук одновременно? — потребовал уточнений Жозя.

— Именно я открыл этот край, как Кук, и построю здесь город, как Петр.

— Этот город уже построили до тебя. Лет пятьсот тому назад, — напомнил Захар.

— Помнишь старый анекдот про доктора, который говорит пациентке: «Этот ваш ребенок полное дерьмо. Раздевайтесь, раздевайтесь, будем делать другого». Будем делать другой город, российский Лас-Вегас…

— России только Лас-Вегаса и не хватало… — ворчливо перебил Саня.

— Стереотипы совкового пошляка! — рявкнул Иван Александрович. — Ах, гнездо разврата, ах, царство мафии, ах, капиталистическая обираловка! Хренотень все это. Лас-Вегас — праздник. Раскрепощение, свобода, радость и забытье, столь необходимые современному замороченному индивидууму. Музыка, спорт, игра и блеск талантов вокруг тебя, и ты талантлив, талантлив хотя бы несколько дней, живя в роскошных отелях, общаясь с прекрасными дамами, позволяя себе все, что хочешь. Здесь, на этом берегу, будет это! Каскадные гостиницы, ступенями этажей спускающиеся к Волге, вон на том холме концертный зал, там, вон там, в овраге — крытый сад с ресторанами и кафе…

— И это будет функционировать три месяца, — вставил Жозя. — Июнь, июль и август — и все, конец волжским красотам. Химера, Ваня.

— Что ты понимаешь! Золотая осень, а потом зима. По крутым обрывам слаломные лыжные трассы, трамплин на той стороне малой речки, неохватный каток на естественном волжском льду, санные тройки с бубенцами, тулупы, валенки, ушанки. — Иван сделал паузу, чтобы передохнуть, и эту паузу стихотворно заполнил Захар:

Заметена пургой пушистой,

Живи, любовь, не умирай!

Настал для нас огнисто-льдистый,

Морозно-жаркий русский рай.

— Откуда это? — быстро спросил Иван.

— Кузьмин, Ваня, Кузьмин. А еще говорил, что любишь Серебряный век.