Симон Визенталь. Жизнь и легенды - Том Сегев

Им было много о чем друг другу рассказать. По словам Визенталя, когда они составили список родственников, которых потеряли за время войны, в нем оказалось восемьдесят девять имен. Мать Цили была арестована в Бучаче украинским полицаем, но, поскольку не могла идти достаточно быстро, тот ее пристрелил.

Холокост наложил на Симона и Цилю неизгладимую печать и повлиял на их дальнейшие взаимоотношения. Им было тогда по тридцать семь. Через год после этого, 5 сентября 1946 года, у них родилась дочь. В лагерях для перемещенных лиц в то время была самая высокая рождаемость в мире. Визенталь надеялся, что родится сын.

3. Еврейский президент

Уцелевшие во время Холокста евреи разбрелись по бесчисленному количеству организаций, которые часто друг с другом конкурировали и даже боролись. Поводы для раздоров могли быть как политическими, так и личными, но иногда причиной для конфликтов были всякого рода льготы и подачки. Визенталь тоже погрузился во все эти мелочные разборки, причем с такой страстью, как если бы от этого зависели судьбы мира.

Он заказал себе визитную карточку, на которой именовал себя «Президентом ассоциации евреев – узников концлагерей», а затем сменил ее на новую, где витиеватым шрифтом было написано: «Председатель всемирного союза бывших политических заключенных австрийских концентрационных лагерей (американская зона)». В первой визитной карточке был указан адрес его квартиры в Биндермихле, а во второй – офиса на улице Гёте, но на обеих перед его именем стоял титул «Дипл. инж.» и был указан номер телефона. Его тогдашнее удостоверение личности выглядело как настоящий паспорт. На обложке было написано (по-английски и по-немецки): «Центральный еврейский комитет американской оккупационной зоны в Австрии», – а внутри была вклеена фотография и стояла впечатляющая печать. В личных данных, в графе «должность», значилось: «президент».

Свои письма он писал в первом лице множественного числа – как если бы возглавлял какую-то настоящую организацию, – и ему быстро удалось освоить австро-венгерский бюрократический жаргон. Время от времени он по ошибке использовал вместо немецкого синтаксиса идишский, но при этом педантично обращался к официальным лицам, указывая их точные титулы, соблюдал правила канцелярского этикета и неизменно заканчивал письма словами «С глубоким уважением». Когда он переписывался с еврейским организациям, то иногда заканчивал письма формулой «С сионским приветом», но сами эти письма тоже писал по-немецки.

Как принято в Германии и Австрии, иногда он подписывался не своим именем, а должностью (например, «начальник отдела») и регулярно использовал сокращенные написания слов (что тоже в этих странах принято).

Со всех своих писем он снимал копии и аккуратно, в образцовом порядке подшивал их в папки. В большинстве случаев он делал все самостоятельно, лишь иногда прибегая к помощи машинисток.

Свою работу он, судя по всему, любил. Сознание того, что он может помочь беженцам побороть отчаяние и вселить в них хотя бы крупицу надежды, укрепляло его дух, и лучшего способа восстановиться психологически для него, наверное, не существовало.

Многие из обитателей лагерей для перемещенных лиц были ему благодарны за помощь, но многие, естественно, испытывали к нему неприязнь. Одним из таких людей был Леон Цельман.

Как и Визенталь, Цельман тоже прошел нацистский концлагерь. После освобождения он жил в одном из лагерей для перемещенных лиц в окрестностях Линца. Неподалеку оттуда американцы разбили лагерь для военнопленных, и врачи, лечившие беженцев, стали лечить еще и немцев, включая эсэсовцев. Цельман пишет в своих мемуарах, что евреев это возмутило. В знак протеста они объявили голодовку, выбрали его своим представителем, и он отправился в штаб-квартиру американской армии в Линце сообщить об их требованиях. Однако как только он начал эти требования излагать, из соседней комнаты вышел человек в гражданской одежде и безапелляционно, в тоне приказа, заявил: «Вы должны есть!» – «А кто вы такой, чтобы нам указывать?» – спросил Цельман. «Я тоже был в концлагере», – ответил человек. Цельман считал, что Визенталь должен был поддержать забастовщиков, но тот встал на сторону американцев, и даже много лет спустя Цельман не мог ему этого простить. Давая мне интервью, он продолжал нападать на Визенталя с таким жаром, как будто оба они все еще были беженцами в Линце. Беженцы, утверждал Цельман, Визенталя боялись, так как продавали на черном рынке товары, присланные им из Америки (вроде кофе, нейлоновых чулок и сигарет), а Визенталь, по словам Цельмана, требовал платить ему за это проценты, и, если кто-то отказывался, доносил на него властям. В 1948 году Визенталя уже обвинял в этом один журнал, но он подал в суд за клевету, и журналу пришлось принести извинения.

Среди самых важных документов Визенталь хранил отчет комиссии из трех человек, которая провела проверку и сняла с него обвинение в том, что он донес на сотрудников «Джойнта», занимавшихся спекуляцией.

Черный рынок в те дни процветал почти повсеместно, и на нем торговали в том числе многие беженцы. Некоторые из них были членами преступных группировок.

Израильский разведчик Михаэль Блох послал своему армейскому начальству длинный отчет об австрийском черном рынке и, помимо всего прочего, сообщил, что торговлей занимались даже работавшие в лагерях для перемещенных лиц представители израильских партий. «Я, – писал он, – собственными глазами видел черный рынок как в лагерях, так и вокруг них, и дело не ограничивается одиночными торговцами, продающими и покупающими сигареты. Этим занимаются посланцы почти всех партий без исключения. В некоторых здешних кругах существует точка зрения, что зарабатывать на неевреях и привозить заработанные деньги в нашу страну, нуждающуюся в иностранной валюте, – дело святое, и проверять, “кошерным” или нет является метод добывания денег, не нужно. Финансируя себя за счет торговли на черном рынке, все эти партии фактически поощряют других людей заниматься тем же». Однажды по подозрению в торговле на черном рынке на 24 часа был задержан и сам Визенталь, но его отпустили, так и не подвергнув наказанию.

По меньшей мере один раз на него даже подали в суд.

Истец – его фамилия была Готфрид – жил в Тель-Авиве и предъявил иск через адвоката. По утверждению Готфрида, Визенталь должен был ему 200 долларов. Визенталь это отрицал. По его словам, Готфрид (приехавший после войны в Австрию из Польши) «привязался» к нему с просьбой помочь ему уехать из Австрии. Визенталь не понимал, почему это так срочно, но договорился с каким-то чиновником итальянской иммиграционной службы, чтобы тот выдал Готфриду фальшивые документы, по которым можно въехать в Италию. Поскольку же проситель с него буквально не слезал, ему пришлось для этого немало побегать. Но перед самым отъездом в Италию Готфрид вспомнил, что дал 125 долларов одному человеку в Вене, обещавшему достать ему пропуск для прохода из советской оккупационной зоны в американскую. В конце концов, однако, этот пропуск Готфриду не понадобился, так как он нашел другой способ перейти демаркационную линию. Он дал Визенталю письмо к человеку из Вены, в котором просил вернуть 125 долларов подателю письма. По словам Визенталя, Готфрид сделал это по собственной инициативе: сам он с него никакой платы за услуги не просил. Визенталь поехал в Вену, потратил два дня на то, чтобы нужного человека найти, и тот действительно отдал ему деньги Готфрида. Но часть из них Визенталь израсходовал на свои хлопоты, и от них осталось не больше 100 долларов. Через какое-то время Готфрид прислал к Визенталю своего племянника и потребовал вернуть ему 500 долларов, которые он якобы дал итальянскому чиновнику иммиграционной службы. Визенталь объяснил племяннику, как все было на самом деле, и, по его словам, тот согласился, что оснований требовать с него такую сумму нет. Однако на этом дело не закончилось. После того как Готфрид с такой поспешностью уехал из Австрии, до Визенталя дошли слухи, что тот служил в гетто своего родного города полицаем. Нашлись даже люди, которые стали обвинять Визенталя в том, что он помог Готфриду сбежать. В конце концов Визенталь согласился вернуть Готфриду 100 долларов в обмен на обещание, что тот не будет больше предъявлять ему никаких претензий. Но Готфрид оказался не единственным.